Космонавт. Том 2

Кресс Феликс

Подцепил её ногтем, поднял, пыль сдул. Перевернул и вгляделся в снимок, на котором был изображён отец лет двадцати, в кожаной куртке, рядом с ним сидят и улыбаются четверо. Лица смутно знакомые, кроме одного… Этого человека я узнаю везде и всегда.

— Да ладно… — неверяще проговорил, рассматривая снимок.

— Ну что, продолжим? — повеселевший отец вошёл в коридор, вытирая влажные руки о брюки.

Я поднял карточку, повернув её к свету.

— Объяснишь? — спросил я.

Взгляд отца скользнул по фото и с его лица медленно сползла улыбка. Передо мной снова стоял тот отец, которого

я знал до сегодняшнего дня — холодный, осмотрительный, скупой на слова и эмоции.

«Что ж, — подумал я, наблюдая за трансформацией отца. — Это будет любопытный разговор».

Глава 5

Отец стоял в полушаге от меня, строго поджав губы.

— Нечего тут объяснять, — глухо проговорил он, широко шагнув через ящик с гвоздями. — Старая фотография, старые знакомые. Всё.

Снимок исчез у меня из рук быстрее, чем я успел моргнуть. Я мысленно хмыкнул, наблюдая, как он прячет карточку в карман старых брюк. Да-а, «старые знакомые». Как же. Ведь у всех «обычных советских людей» было фото с Сергеем Павловичем Королёвым. Которого часто называли человеком без имени или просто «Главный Конструктор». Живая легенда из моих учебников будущего. Но здесь, в 1964-м, его лицо знали лишь избранные. И мой отец один из них, получается.

— Отец, — сделал я наигранно-восторженные глаза, будто только что увидел диво-дивное перед собой. — Да ты же с Константином Петровичем Феоктистовым знаком! Это ж… — я специально запнулся, имитируя юношеский восторг. — Он же в «Восходе» летал! По телевизору показывали, в «Известиях» писали! Один из участников первого группового экипажа и впервые — без скафандров. Шестнадцать раз облетели землю за сутки и семнадцать минут!

Говорил я всё так же восторженно, но взгляд мой цепко отмечал малейшие изменения в позе отца. Стоило мне заговорить про Феоктистова, как я сразу же заметил, что отцовские плечи едва заметно дрогнули, словно с них сняли невидимый груз. Лицо разгладилось так же стремительно, как мятая простыня после горячего утюга.

— Феоктистов… — протянул он, разминая мочку уха. — Ну, пересекались когда-то. То там, то сям, то молодёжные бригады… — рука его машинально потянулась к пачке «Беломора» в нагрудном кармане. — Пути разошлись. Он — в звёзды, я — в цеха.

Я кивнул, делая вид, что верю. Враньё. Особенно, если учесть тот факт, что Феоктистов был единственным беспартийным космонавтом. В голове моей уже начал потихоньку складываться пазл. Остальные люди на фото тоже были смутно знакомы: лётчик-испытатель с орденом Красной Звезды, инженер в очках-«велосипедах»… И все они так или иначе крутились возле закрытого НИИ-88. Если отец среди них…

— Отдохнул? — перебил мои мысли отец, швырнув в угол смятый журнал «Огонёк». — Давай заканчивать. Поздно уже.

— Но как вы познакомились? — не отступал я, поднимая с пола ящик с гвоздями.

Отец резко обернулся. В его глазах мелькнуло странное выражение, похожее на растерянность, но быстро сменилось отстранённостью.

— На курсах рационализаторов, — буркнул он, хватаясь за тумбочку. — давай, Сергей. Не стоит терять время на пустые разговоры.

Я кивнул, делая вид, что повёлся на байку про рационализаторов.

— Отец, а если… —

начал я, но он резко выпрямился и перебил меня:

— Серёжа. — Голос его прозвучал мягче, но со стальными нотками. — Завтра у тебя лекции. А у меня смена в шесть.

«Ладно, — подумал я, — сейчас расспросы ни к чему не приведут. Но теперь я знаю, в каком направлении копать и куда смотреть».

— Как скажешь, отец, — пожал я плечами и принялся за работу. — Давай лучше о космосе поговорим.

Мы продолжили таскать хлам под треск разваливающегося шкафа в прихожей. Но теперь между нами висел не просто семейный секрет, а целая вселенная невысказанного. Отец продолжал молчать, а я отслеживал его малейшие реакции на вскользь брошенные слова на тему космоса.

— Давай лучше про космос поговорим. Ты же «Марсианские хроники» любил…

Отец фыркнул, но уголки губ дрогнули. В этот миг он снова стал тем парнем с фотографии. Тем, чьи глаза горели живым огнём энтузиазма и увлечённости.

— Брэдбери — фантазёр, — проворчал он, но уже теплее. — Настоящее-то…

Голос его оборвался, будто споткнулся о невидимый порог. В тишине вдруг отчетливо затикали ходики на кухне.

— Настоящее интереснее, сын, — закончил он, с силой дёргая тумбу.

Когда мы вынесли всё из прихожей, отец вдруг обернулся в дверном проёме, заслонив собой свет из кухни:

— Константин Петрович… — проговорил отец неожиданно тихо, будто не хотел, чтобы нас подслушали. — Он в школе задачи по сопромату решал быстрее всех. Даже преподаватель рвал волосы.

«Не цеховик ты, отец, — мысленно улыбнулся я, глядя на дверной проём, в котором скрылась фигура отца. — Ты ведь даже трубку зажимаешь, как микрофон в ЦУПе. Вот, что мне это напоминало, когда я видел эту твою привычку».

Лампа под абажуром мерцала последние полчаса, как будто повторяя ритм моих мыслей. Отец давно ушёл спать в комнату, оставив на столе недопитую кружку чая с плавающей чаинкой-полумесяцем. Я перебрал все аргументы, которые могли объяснить ту фотографию, но ответа не нашёл. Даже тиканье ходиков на кухне звучало теперь иначе.

Сон пришёл под утро, короткий и тревожный. Снилась мне всякая ерунда, в которой переплелись фрагменты из моей прошлой жизни и этой. Проснулся я от резкого звонка будильника — его медная стрелка дрожала на отметке 6:30.

«Проспал», — подумал я, вставая.

В кухне на столе уже дымилась тарелка с геркулесом. Мать, закутавшись в платок возилась с чайником у плиты:

— Ты в аэроклуб сегодня? — спросила она, обернувшись.

— Угу, — кивнул я и принялся за завтрак.

Отца этим утром я так и не увидел. Вскоре и мать ушла на работу, а после и я отправился в аэроклуб.

Дорога заняла привычные час с лишним. Через запотевшее стекло я наблюдал, как дворники в брезентовых фартуках скребли лопатами остатки листьев. Где-то в середине пути я задремал, пока кондукторша не ткнула меня в плечо билетиком:

— Молодой человек, конечная.

Поблагодарив её, я вышел на улицу, подняв воротник — день был хоть и ясный, но ветренный. Аэроклуб, по своему обыкновению, полнился суетой и приглушённым гулом голосов. Но сегодня учебный день у меня начинался на лётном поле.