Космонавт. Том 2
Шрифт:
— Громов, — позвал он меня. — Пульс в покое… 82. После нагрузки — 118. Через две минуты — 90. Норма. Давление 120 на 80. Дыши ровно… Легкие чистые. Ноги? Колени не болят? Стопы?
— В порядке, товарищ военфельдшер, — доложил я. — Усталость есть, но без боли и отёков.
— Хорошо, — кивнул Сорокин, записывая данные. — Вижу, нагрузку держишь грамотно, но немного перегрузил левую ногу, — он опытным взглядом отметил едва заметную разницу в тонусе мышц. — На ночь сделай самомассаж икр и бедер, больше внимания левой. И мазь не забудь растереть. Следующий!
Выйдя
Утро началось с резкого сигнала подъема. Зарядка на морозном плацу, умывание, завтрак в столовой и после утреннего развода, где огласили наряды и замечания, я подошел к дежурному по роте.
— Товарищ старшина-дежурный! Курсант Громов С. В. Имею увольнительную в город, согласованную с командиром батальона. Разрешите получить бланк и отметиться в журнале.
Это разрешение на выход в город мы с Кольцовым брали давно. Планировали сходить посмотреть игру местной футбольной команды, но… Не срослось из-за травмы Андрея. И раз увольнительная есть, я решил сходить за билетами. Не пропадать же добру.
Старшина оказался человеком педантичным. Он дотошно сверил мою фамилию со списком в журнале увольняемых, сверил даты с моим рапортом, на котором стояла резолюция майора Ковалёва, и только после этого протянул бланк увольнительной записки — небольшой листок с гербом СССР и графами для заполнения. Я аккуратно вписал чернильной ручкой:
«Курсанту 3 учебного взвода Громову С. В. разрешается отлучиться из расположения училища в г. Волгоград с 09:00 до 14:00 27 февраля 1965 года. Цель: решение личных вопросов. Возвратиться строго к указанному сроку. Командир батальона майор Ковалёв (подпись заверена печатью)».
Старшина проверил заполнение, поставил печать училища в углу и расписался в журнале учета увольняемых. Затем последовал обязательный инструктаж у замполита роты о поведении в городе, недопустимости посещения запрещенных мест и напоминание о чести мундира курсанта Качинского училища. И только после этого, надев парадно-выходную форму и проверив наличие увольнительной и денег, я вышел за КПП, предъявив документы часовому.
За воротами училища меня встретил прохладный ветер с Волги. Солнце сегодня припекало по-весеннему, отражаясь в лужах от подтаявшего снега. Пока шел к трамвайной остановке, мысли вертелись вокруг Катиного письма. Она писала, о планах сходить в театр с маминой подругой. До этого момента мы с ней о театре не говорили, а раз ей такое по душе, я решил взять и нам с Катей билеты.
Добравшись трамваем до центра, я направился к зданию Волгоградского драматического театра им. М. Горького. Оно, как и весь восставший из руин город, несло отпечаток недавней войны — монументальный сталинский ампир, строгие колонны,
Я осмотрелся — подходы к кассам были оживленными. Именно у одной из касс я и застал не самую приятную сцену.
Молодая женщина, лет двадцати пяти, в аккуратном коричневом пальто и платочке, сжимала в руке театральные билеты. Ее глаза блестели от непролитых слез, голос дрожал:
— Пожалуйста, поймите… Непредвиденные обстоятельства… Мать в тяжелом состоянии, в Куйбышев срочно нужно ехать… Не до театра нам будет в эти дни… Возьмите билеты обратно, ну хоть часть денег…
Кассирша, женщина с усталым лицом, монотонно, словно заученную мантру, повторяла ей в ответ:
— Правила знаете, гражданка. За сутки до спектакля положено только 50% возврата. И то с заявлением. Меньше суток если и билет возврату не подлежат. Больничный лист или справку о смерти предоставьте и тогда поговорим. У вас что, справка есть? А Заявление?
— Да какая справка?! Какое заявление? — голос девушки сорвался на крик от отчаяния. — Я только вчера телеграмму получила! Сегодня же уезжать надо! Вы же можете понять! Неужели нельзя пойти навстречу?!
— Понимаю, — ответила кассирша без тени сочувствия в голосе, — но правила есть правила. Не я их устанавливаю. Не мне их нарушать.
Женщина бессильно топнула ножкой, отвернулась, смахивая предательскую слезу. Видно было, что деньги, уплаченные за билеты (пятнадцать рублей — именно столько, как я позже узнал, они стоили) были для нее ощутимой суммой, и терять их впустую ей очень не хотелось. Женщина отошла от кассы, растерянно оглядываясь, не зная, что делать с ненужными теперь бумажками.
Ситуация у женщины, конечно, неприятная, но для меня всё сложилось наилучшим образом. Не теряя больше времени, я подошел к ней.
— Добрый день, — сказал я максимально спокойно и вежливо, чтобы не испугать и без того расстроенную женщину. Следом я достал из кармана шинели чистый, еще пахнущий казарменным мылом, носовой платок и протянул ей. — Простите, я случайно стал свидетелем вашего разговора… — я кивнул в сторону касс.- Не расстраивайтесь вы так.
Женщина удивленно взглянула сначала на моё лицо, затем окинула быстрым взглядом мою форму. После этого она взяла платок и смахнула слезы.
— Спасибо… — прошептала она. — Просто беда…
— Какие билеты хотите сдать? — спросил я, как можно более нейтрально.
— Да вот… — Она показала мне пять небольших картонных билета. — На «Трехгрошовую оперу». На вечер двенадцатого. Пять билетов, в партер… Хотели с семьёй сходить… А тут такое… — Голос ее снова задрожал и она уткнулась в платочек.
Пять билетов… Мне-то нужно было три — для себя, Кати и Наташе обещанное отдать. Но пять… Ладно, отдам Наташе два. Пусть подругу возьмёт или ещё кого-нибудь. Не идти же ей одной в театр. А ещё один билет найду куда пристроить.