Космонавт

Дамиров Рафаэль

Перед глазами мелькнули воспоминания из прошлой жизни — сотни таких взлетов, но здесь и сейчас все было по-новому. Да и техника сильно отличалась.

Скорость нарастала. Стрелка спидометра дрожала, приближаясь к отметке 120 км/ч — скорости отрыва для Як-18.

— Подъем хвоста, — раздался в шлемофоне голос Смирнова.

Я плавно потянул ручку управления на себя. Нос самолета приподнялся, взгляд теперь фиксировал дальний конец полосы.

— Отрыв!

Легкий толчок — и мы в воздухе. Земля ушла из-под колес. В ушах заложило

от резкого изменения давления.

«Высота 50 метров — убираем шасси», — мысленно напомнил я себе, переводя взгляд на приборную панель.Я схватил рукоятку гидронасоса и начал энергично качать, считая вслух: «Раз, два, три…» На восьмом качке раздался глухой удар — шасси зафиксировались в убранном положении.

— Набор высоты 300 метров, курс 270, — скомандовал Смирнов. — Держи 1650 оборотов по тахометру.

Я выполнил команду, чувствуя, как самолет послушно реагирует на малейшие движения ручкой управления. Ветер слегка потряхивал машину, но это была привычная болтанка.

Набрав заданную высоту, я перевел самолет в горизонтальный полет и невольно улыбнулся, глядя на примитивные, но такие надежные приборы. Никаких цифровых дисплеев, только стрелки, дрожащие в такт работе двигателя. Зато как точно они отражали состояние машины! В этом была какая-то особая красота — летчики будущего никогда не поймут этого чувства, когда ты буквально кожей ощущаешь каждый вздох своего самолета.

Но Смирнов не собирался давать мне отдыхать.

— Первое упражнение — «змейка», — раздалась команда инструктора. — Три разворота с креном 30 градусов.

Я плавно ввел машину в первый вираж, контролируя крен по авиагоризонту.

«Правая педаль… чуть левее руля направления…», — мысленно проговаривал я, отрабатывая стандартный комплекс для курсантов шестидесятых.

После третьего виража Смирнов неожиданно усложнил задачу:

— Имитация отказа двигателя. Убирай газ до малого, выполняем планирование.

Я сбавил обороты, почувствовав, как самолет «просел». Нос нужно было держать чуть ниже, чтобы сохранить скорость.

— Восстановление! Полный газ!

Я резко дал двигателю максимальные обороты, одновременно плавно выводя самолет из пикирования.

— Неплохо, — пробурчал Смирнов. — Теперь «горка» — три каскада.

Это было уже серьезное испытание. Я набрал скорость, затем плавно потянул ручку управления на себя, задирая нос самолета вверх. На вершине «горки» — резкое снижение с последующим повторением.

Тело вдавило в кресло — перегрузки здесь ощущались куда сильнее, чем в современных истребителях. Никаких компенсирующих костюмов, только собственные мышцы, противостоящие G-нагрузкам. В будущем пилоты станут словно бы операторами компьютеров, а здесь я был настоящим хозяином машины. Чистый кайф!

Затем были и имитация выхода из штопора, и полеты по «коробочке» с точными разворотами на девяносто градусов, и заход на посадку с последующим уходом на второй круг.

Особенно сложным

оказалось последнее упражнение — «площадка». Нужно было на высоте 200 метров имитировать заход на посадку, точно выдерживая скорость и угол снижения.

— Ну что, — раздался наконец голос Смирнова, — хватит издеваться над машиной. Заходим на посадку.

Я развернул самолет на посадочный курс, перевел рычаг закрылков на второе положение — 25 градусов. Стрелка указателя скорости дрожала у отметки 115 км/ч — ровно по инструкции для данного угла отклонения

— Высота сто… пятьдесят… тридцать… — считал я, глядя на альтиметр.

В последний момент Смирнов слегка подправил мои действия, и самолет мягко коснулся земли основными колесами.

— Руль направления, руль направления! — напомнил он, когда машина еще бежала по полосе.

Я отработал педалями, удерживая прямолинейное движение, пока скорость не упала до минимальной.

Когда самолет окончательно остановился, я почувствовал, как спина промокла от пота. Руки чуть дрожали. Но это не от страха, а от напряжения.

Привыкну.

— Кайф, — проговорил я негромко, когда оказался на земле.

Ступая на бетон, я неожиданно для себя самого осознал разницу: в будущем после полета у меня всегда оставалось чувство какой-то лёгкой отстраненности. А сейчас каждая клеточка тела помнила каждый момент полета. Мои руки держали ручку управления, мои ноги работали с педалями, мои глаза читали показания приборов без помощи компьютера. Я не управлял самолетом — я летал, в самом настоящем смысле этого слова. Словно сам отрастил крылья, а ноги мои заканчивались педалями.

— Ну что, орёл, — Смирнов хлопнул меня по плечу, когда мы выбрались из кабины, — для первого раза — сносно. Обороты в «горке» держал неровно, на посадке чуть не перетянул… Но летать можешь.

Он помолчал, затем неожиданно улыбнулся:

— Завтра в восемь утра на аэродроме. Будешь летать по-настоящему.

Я стоял, сжимая в руках шлем, и смотрел, как осеннее солнце окрашивает крыло Як-18 в золотистый цвет. Эта машинка была проста как топор, но в этой простоте и заключалась её гениальность. Никакой электроники. Лишь тросы, тяги и рычаги. Разорвись трос управления — и ты действительно останешься один на один со стихией. В этом была какая-то особая честность, прелесть мастерства, которую мы потеряли с приходом цифровых технологий.

После того, как Смирнов ушел докладывать о результатах, я остался возле самолета, еще не до конца придя в себя после полёта. Внезапно я услышал за спиной твердые шаги.

— Громов! — раздался знакомый голос.

Я резко выпрямился и повернулся. Передо мной стоял майор Крутов, его обычно строгое лицо сейчас светилось одобрением, которое он, впрочем, не стремился открыто выказывать.

— Первый полет — и сразу с такими упражнениями, — покачал головой Павел Алексеевич. — Не ожидал. Смирнов доложил, что ты справился.