Космонавт
Шрифт:
— Какое? — мать замерла с чайником в руках, но я лишь усмехнулся про себя.
— Конфликт с одним курсантом, но я закрыл этот вопрос.
Отец кивнул, будто ожидал чего-то подобного.
— Дрался? — спросил он, прищурившись.
— Вроде того… Но больше защищался, — я прищурился в ответ.
Он усмехнулся одним уголком губ — не то с одобрением, не то с пониманием.
— Знакомо.
Наступило молчание. Мать разливала чай, и её руки слегка дрожали. Я же ловил детали: отец не смотрел на меня в упор, его взгляд скользил мимо, будто он
— Ты надолго? — спросил я прямо в лоб. Не люблю ходить вокруг да около.
Мать ахнула, но отец не смутился.
— Не знаю, — честно ответил он. — Пока разберусь с делами.
— Какими?
Он на секунду задержал взгляд на мне, потом опустил глаза в чашку.
— Разными.
Я откинулся на спинку стула и задумчиво посмотрел на этого мужчину, который называет себя моим отцом. Значит, так. Никаких откровений. Никаких объяснений. Просто «разные дела». Отец оказался человеком не из болтливых. Тем интереснее будет разгадать эту загадку.
Тем временем мать нервно заговорила о погоде, о том, что завтра нужно купить сметаны. Я слушал вполуха, наблюдая, как отец пьёт чай — медленно, будто растягивая момент. Я понял, что разговор у нас будет долгим. Но не сегодня.
Я допил свой чай и встал.
— Пойду в комнату. Завтра рано вставать.
Отец кивнул.
— Спокойной ночи, сын.
— Спокойной, — сказал я, не оборачиваясь.
Мать что-то пробормотала мне вслед, но я уже выходил в коридор. За закрытой дверью своей комнаты я сел на кровать и задумался, прислушиваясь к приглушённым голосам, доносившимся с кухни. Мать что-то рассказывала увлечённо, отец отвечал глухо, отрывисто.
«Так кто же ты, отец?» — задал я мысленный вопрос и сам же попытался на него ответить, прикрыв глаза и анализируя детали.
Начал я с внешности. Крепкое телосложение, но с налётом запущенности. Не бич, но и не ухоженный. Руки рабочие — мозоли есть, но не грубые, как у шахтёра или тракториста. Скорее, как у того, кто привык держать инструмент. Возможно, механик? Токарь?
Но осанка… Нет, это не просто рабочий. Слишком прямая спина, даже сейчас. Как у военного.
И поведение у него сдержанное, без лишних слов. Говорит чётко, но мастерски уходит от ответов. Взгляд оценивающий, привыкший подмечать детали.
И самое главное — как он смотрел на меня. Не как отец на сына, как… проверяющий. Я всё никак не мог уловить, что это за ощущение, а теперь понял. Так что же он — раскусил меня? Вряд ли…
Я лёг на кровать и уставился в потолок. Мать говорила, что он простой советский человек. Уехал в командировку или что-то вроде того. Но тогда почему за мной следили? Перед его появлением… И все эти взгляды и оговорки в аэроклубе при упоминании моей фамилии… Что-то здесь не чисто.
И какие у нас возможны варианты?
Первый, самый очевидный, что приходит на ум — военный. Может, лётчик? Но тогда почему такой… потрёпанный? Почему открыто не сказал? Уверен, что и мать до конца
Второй вариант — учёный. Из тех, кто работает над чем-то секретным. Но тогда где его лаборатория, его коллеги? Какие-то наработки должны были остаться дома. Или хотя бы книги специализированные. В общем, тоже сомнительно. Если бы он работал в каком-то секретном НИИ, его бы не отпустили просто так. Да и вид у него не «кабинетного» типа — слишком грубые руки, слишком жилистое тело.
Третий вариант — заключённый. Вот это было бы логично. Одутловатость, щетина, потрёпанная одежда… Но опять же — осанка и взгляд совершенно не зековские. Наколок я не приметил. Я таких людей видел в прошлой жизни много, и они совсем иначе смотрят. В его поведении не было той показной бравады, что свойственна «блатным». Да и мать вряд ли бы покрывала преступника — она слишком правильная для этого.
Последний вариант — разведчик.
Вот это уже интересно. Если он работал за границей, а потом что-то пошло не так… Это объясняет и исчезновение, и интерес органов, и его нынешний вид. Человек, выброшенный из системы, например.
Но самое странное — его поведение. Он не оправдывался. Не лез с объятиями. Не пытался играть в «любящего отца». Он просто… явился и был тут.
А ещё… его реакция на мой рассказ о разбирательстве. Он отреагировал так, будто знал. Не просто предположил — он понимал, о чём я говорю.
Я закрыл глаза. М-да… задачка…
Завтра. Завтра я начну копать. А пока… пока нужно подумать о том, как бы ускорить своё обучение в аэроклубе, чтобы не тянуть лямку простого курсанта несколько лет. Что-то для этого нужно подготовить уже сейчас. Я открыл глаза и повернулся на бок, глядя на полосу лунного света, пробивавшегося через щель в шторах. Мысли об отце временно отошли на второй план — сейчас важнее было систематизировать знания, которые у меня уже есть.
В моей прошлой жизни с ускоренной программой ассоциировалось слово «экстерн», но здесь, в 1964-м, всё было иначе. Аэроклубы ДОСААФ готовили лётчиков по чёткому графику: теория, практика, экзамены. Но варианты сократить срок обучения всё же существовали.
В библиотеке я наткнулся на заметку в старом номере «Красной звезды» с описанием реального случая. В 1958 году курсант из Саратовского аэроклуба сдал экзамены досрочно. Парень оказался очень способным: теорию знал назубок, а налетал больше нормы за счёт дополнительных занятий.
И Николай Петрович в одном из своих рассказов в библиотеке как-то обмолвился, что если курсант летает, как будто родился в кабине, комиссия может пойти навстречу и провести обучение, так сказать в индивидуальном порядке. Но одного умения мало. Нужно, чтобы начальство поверило в твою готовность. Вряд ли в местном аэроклубе хоть кто-то пытался на такое пойти.
Ну и наконец, опыт моей прошлой жизни. Я прекрасно помнил, что в военной авиации СССР ценили инициативу, но только подкреплённую результатами. Пустые просьбы не работали — нужны были факты.