Ковка стали. Книга 1
Шрифт:
Дома он вывернулся из рук. Погонялся за ним, прежде чем поймал. Навели дома беспорядок. Ошейника у него никогда не было, поводка тоже. Жил он без всяких ограничений: бегал куда хотел, когда хотел. Тут его поймали и потащили в дом – невиданное дело.
Силой посадил на кровать, дал горбушку, пока ел – сидел.
– Рисуй скорее. Не могу же я с ним драться. Ай-ай! Куснул. Видишь, из пальца кровь пошла. Не буду я его держать. Так рисуй, по памяти. – Жулик выскочил из рук, забился под кровать.
Пришла мама с кухни:
– Дети, вы что тут творите?
–
Мама строго осмотрела палец:
– Давай засыпем стрептоцидом и завяжем, заживёт.
После спасения пальца и исчезнувшего Жулика непонятно было, кого рисовать.
– Поди корову лучше. Стоит, сено жуёт – рисуй не хочу. Иди к Алке Пугачёвой, через дорогу живёт, разрешит, поди.
– Постой, постой, Таня, тебе кого нарисовать надо?
– Да хоть кого. Сказали – домашнее животное.
– Сынок, принеси свои последние фотографии, подберём из них и нарисуем.
В фотоальбоме была очень красивая фотография, конечно, чёрно-белая: Таня на тропинке на одном колене гладит Жулика между ушек, тот смотрит внимательно в объектив. Кругом снег.
– Вот тебе и животное, и его хозяйка. Перерисуй с фото, не связывать же его за лапы. Он нас тут всех перекусает. – Мама вытащила из альбома фотографию от любителя, шесть на шесть, маленькую. – Садись и рисуй.
Сестра долго сидела, рисовала, стирала резинкой. К обеду, после улицы, посмотрел:
– Не получился у тебя Жулик. Зови маму, может, что подскажет.
Пришла мама:
– Боже мой, Таня, что это? Какое безобразие! Ты совершенно не умеешь рисовать. Что за задания вам задают? Давайте пообедаем, потом помогу.
После обеда мама села за стол, взяла простой карандаш и… забыла про нас. К вечеру в альбоме красовалась картина – точная копия фотографии: Жулик и Таня. Картина была лучше фотографии: большая, чёткая… И всё это одним простым карандашом.
Я, как «ценитель» искусства, был повержен, если бы дома ещё кто был, можно было подумать, что этот ещё кто-то нарисовал. Но кроме нас с сестрой и мамой никого не было.
– Мама, ну ты и даёшь! Как это у тебя получается?
– Раньше рисовала гораздо лучше. Сейчас рука не та.
– Таньке не поверят, что это она нарисовала, пару поставят.
– Что делать? Пусть несёт, хоть что-то.
После обеда сестра вернулась из школы и сразу к маме:
– Мама, учитель всем поставил оценки, а мне нет. Спросил, кто рисовал? Ну я и сказала. Он оставил альбом у себя и сказал, чтобы ты вечером, после второй смены, пришла к нему. Он в кабинете астрономии на втором этаже.
Вечером мама засобиралась. Оделась как на праздник, поприличней.
– Мама, можно я с тобой?
– Пойдём, веселее вдвоём-то.
Быстренько накидал на себя одежду, какая попалась под руку.
Школа рядом, по тропинке между сугробами, – были в школе через пять минут. Кабинет астрономии, постучали.
– Войдите.
Мы вошли. Это был кабинет астрономии, оборудованный плакатами, стендами, глобус неба…
– Здравствуйте,
Преподаватель средних лет вышел навстречу маме:
– Помогу вам раздеться. Это ваш сынок? Садись, мальчик, вон туда в уголок. Мы с твоей мамой поговорим.
В кабинете было тепло и светло. Я тоже разделся. Мама присела за первую парту.
– Мария Алексеевна, что вы, право, как ученица, садитесь рядом, – он поднёс стул. – Вот так. Я был поражён вашим рисунком. Чувствуется рука мастера. Одним простым карандашом. Так прекрасно… Где вы учились? Честно скажу – сам так не могу. Дочка, собачка, природа – всё идеально, живо…
– Где училась? Нигде. Где уж там, раньше лучше рисовала. До войны в Алма-Ате ходила в кружок рисования. Первые места на выставках занимала. В войну закончила девять классов, выучилась на радиста. Отправили на войну. После войны родила дочь, сына… С Колымы (туда нас перебросили после войны с эскадрильей) направили вот сюда. Десятый класс не успела закончить. Вот и вся моя учёба.
– Небогато. Я тоже в Москве окончил детскую художественную школу. Увлёкся звёздами. Выучился на астронома. Потом… Ну, словом, как у многих – сослали сюда. Три года ещё здесь буду. Женился здесь на красавице, Тамаре Жарковой, дочь родили. Может, и дольше бы здесь пожил, да умерла моя Тамара полгода назад. Что мне здесь делать? Уедем с дочерью домой. Там квартира… Да что это я? О другом хотел поговорить с вами. Вам нет и тридцати. Со следующего года мы откроем школу рабочей молодёжи. Есть ещё с десяток желающих учиться. Вы её окончите, получите аттестат. Поступите в институт в Кемерово или Новосибирске, на заочное отделение. Как поступите, я с директором школы договорюсь, он вас примет преподавателем. Будете деток учить рисовать.
– Но… – мама хотела что-то сказать, он, не обращая внимания, продолжил:
– Погодите, сессии по десять дней, два раза в год. Пять лет пролетят быстро. Получите высшее образование. Отправим вас на повышение в академию художеств. Словом, жизнь наладится, разовьёте свой талант. Меня замените.
– Постойте, постойте, Михаил Иванович, вы за меня уже всё рассказали. А семья, дети, работа?
– Никуда они от вас не денутся, уверяю. Давайте начнём с аттестата о десятилетнем образовании.
– О десятилетке сама думала. Негде было учиться после войны.
– Видите, вот и хорошо. Школу вечернюю для вас мы организуем.
– Почему для меня?
– Извините, я неверно выразился – конечно, для желающих. Договорились?
– Договорились.
– Попрошу вас, нарисуйте ещё одну картину, покажу директору, для убедительности. Он меня поймёт.
А тебе, молодой человек, подарю вот эту картину, написанную мной маслом прошлой осенью. – Он подошёл к стене, с гвоздя снял небольшую картину с изображённым молодым берёзовым подлеском с жёлтыми, красными, зелёными листьями. – Нравится? Бери на память. Жизнь у тебя долгая. Куда занесёт – никто не знает. Посмотришь на картину, вспомнишь Кабырзу, может, и меня.