Красная роса (сборник)

Збанацкий Юрий Олиферович

далеко от поселка, направлялась к своему лесному дому…

Когда собралась вся команда, ефрейтор Кальт устроил поименную перекличку своих

подчиненных. Он был уставшим, но счастливым — наконец дорвался до настоящего дела.

Хриплым голосом выкрикивал фамилии, не очень-то прислушиваясь к торопливым, резким, как

выстрел, ответам.

— Рандольф.

И уже назвал новую фамилию, не обратив внимания на то, что Ганс не откликнулся. Ему

подсказали, и Кальт, наливаясь

злостью, уже громче позвал сонливого вояку, но и после этого —

молчание.

Оказалось, что солдат Рандольф исчез, и исчез неизвестно куда. Посылавший его за

рабочей силой был не из команды Кальта, и исчезновение Ганса стало для всех загадкой.

Впервые подчиненные увидели, как ефрейтор растерялся, лицо его превратилось в

гипсовую маску.

— Кто знает, где Рандольф? Где он может быть? — расспрашивал он подчиненных.

— Может, спит еще…

— Тихоня, тихоня, а уже подцепил медхен…

Команда развеселилась, словно и не было позади бессонной хлопотливой ночи. Хитрый

Рандольф, вместо того чтобы ворочать носилки, где-то, наверное, отлеживается с молодкой в

мягкой постели. Так думали солдаты, в этом был убежден и ефрейтор Кальт.

— Ахтунг! — окрепшим голосом скомандовал он. И сразу же, как и подобает

сообразительному, инициативному командиру, принял единственно правильное решение.

— Искать! Найти и привести!

Команда немедленно рассыпалась, приготовила, автоматы к бою и начала облаву.

Прочесывали улицу за улицей, двор за двором, хату за хатой, врывались через двери; если они

были замкнуты и не поддавались, высаживали крепкими кулаками и ударами сапог, подкованных

и спереди и сзади, заглядывали в каждую постель, срывали одеяла с больных старух и стариков,

проверяли сарайчики и пристройки, не обходили чердаки, вынюхивали в погребах, пробегали по

садам и огородам — Ганс словно сквозь землю провалился.

— Дойче зольдат? Дойче зольдат? — расспрашивали ошарашенных обитателей

полуопустевших домов, прицеплялись к молоденьким женщинам и девушкам. Никто из

допрашиваемых не мог сообразить, о чем речь, но все, словно сговорившись, отрицательно

качали головами — дескать, не слышали и не видели немецкого солдата.

В течение нескольких часов весь Калинов был перетряхнут и вывернут наизнанку, а Ганс

Рандольф не найден, и ефрейтор Кальт, сквозь зубы процедив ругательство, сникший, подался с

неприятным донесением к коменданту.

Тем временем Ганс Рандольф уплетал жареную картошку с грибами, не печалился, словно и

не ждал расстрела.

Партизаны же прятали глаза. Даже судья, который вынес этот приговор, чувствовал себя

неловко.

Ведь это был первый человек, первый подсудимый, которому под председательством

Комара был вынесен смертный приговор.

Зиночка Белокор хотя и понимала, что другого решения быть не могло, и, не колеблясь,

кивнула головой в знак согласия во время последнего совещания тройки, хотя и, будучи

медичкой, не раз видела человеческую смерть, но после объявления приговора почувствовала

непозволительную жалость к осужденному. Жежеря и тот как-то неуверенно поглядывал на

окружающих, лохматил свои волосы и молчал.

Обвинитель Исидор Зотович похваливал Лана, стараясь подавить в своем басовитом голосе

нотки растерянности и взволнованности.

— Ну вы и молодец! Цицерон! Оратор! Скажите, где научились красноречию? Кстати,

Цицерон, я запамятовал, из греческих или из римских ораторов?

Юлий Юльевич рад был случаю рассказать подробности о выдающемся деятеле древности

Марке Туллии Цицероне, сподвижнике великого Юлия Цезаря и жертве коварного Октавиана,

которого не кто иной, как именно красноречивый Цицерон вывел в люди, поставил над всей

Римской империей.

— Это были трагические времена Римской империи. Юлий Цезарь тоже вступил в конфликт с

властным и влиятельным Цицероном, но он был великодушен, умел многое прощать своим

соперникам. Что же касается Октавиана, этот хотя и был ему обязан, хотя и любил Цицерона, но,

как свидетельствует Плутарх, спасовал перед своими помощниками Лепидом и Антонием,

пожертвовал Цицероном. «Исполненные гневом и лютой злостью, — свидетельствует Плутарх, —

они забыли все человеческое, доказали, что не существует зверя злее человека, если к страстям

примешивается воля к власти».

— Ты смотри, прямо как о Гитлере сказано… — покачал головой Исидор Зотович. — И что же

они сделали с Цицероном, убили его?

— Зарезали. Старик дал было деру, хотел добраться до моря и уплыть за границу, рабы

понесли его на носилках и уже достигли приморской рощи, а тут палачи появились. Один из

рабов кивнул на тропу — туда, дескать, понесем, тогда центурион Геррений и военный трибун

Попилий…

— Кто, кто? — замигал глазами Голова.

— Военный трибун… Кстати, именно его Цицерон в свое время защитил по делу об убийстве

отца…

Вдруг судья спросил:

— Товарищи! Так кто же?..

Не сразу поняли, о чем речь. А когда после более выразительного намека поняли, что

вызывают добровольца привести приговор трибунала в исполнение, наступила мертвая тишина.