Красный Вервольф 5
Шрифт:
— Для сплава меди и цинка он несколько тяжеловат?
— Я так и понял, что вы держали в руках тот слиток, — откликнулся Галанин. — Вы верно подметили проблему. Потому что, кроме золота, слиток содержит семьдесят процентов иридия.
— Если я не ошибаюсь, такой слиток еще дороже золотого?
— Я не знаю, какова его коммерческая стоимость, но вы правы — это весьма дорогой металл.
— Хорошо, но как это связано с нашей проблемой?
— Я сделаю заключение, что иридий, из которого на семьдесят процентов состоит слиток — местного происхождения, и что он сопутствует залежам руд радиоактивных металлов. В общем, я
— Замечательно, только делайте это быстро.
Я поднялся. Галанин — тоже. Посмотрел на меня сверху вниз, проговорил, смущаясь, как школьник:
— Если увидите Марью Серафимовну, передайте, что я очень ее люблю.
— Обязательно! — сказал я. — И еще — то, что вы скоро увидитесь.
Он кивнул. Мы обменялись рукопожатиями, и я вышел. Показал глазами Карнаусу, дескать, дальше действуй сам, поклонился Локвуду и покинул музей. Мне еще предстояло нанести визит, и гораздо менее приятный. Я знал, где живет Радиховский, но до сих пор не было повода заглянуть к нему на огонек. Дормидонт Палыч прав, лучше всего эту гниду ликвидировать, но для начала нужно поиметь с нее пользу. А тем более теперь, когда предстоит проверка Марты на вшивость. Вот пусть Михал Иваныч и расстарается напоследок. А уж потом — отправляется на Божий Суд, который не доступен звону злата.
Судя по домику, Радиховский жил скромно. По крайней мере — по сравнению со своим подчиненным Серебряковым. Обыкновенная изба в три оконца по фасаду. Двор, правда, был огорожен высоким глухим забором, с пудовыми, крепко запертыми воротами. В калитку было врезано смотровое окошко, задвинутое изнутри фанеркой. Ни дать ни взять — кормушка в тюремной камере. Я постучал в окошечко. Фанерка сдвинулась и показалось рыло, которое мне захотелось взять за ноздри, как в одной французской комедии, но я сдержался.
— Чего надо?
— Я к Михаилу Ивановичу!
— Кто таков?
— Горчаков Василий Порфирьевич!
— Ладно. Жди.
Рыло исчезло. Фанерка вернулась на место. Я стал ждать. Через несколько минут изнутри лязгнул засов, и калитка распахнулась. Я вошел и очутился во дворе, мощеном диким камнем. В глубине виднелось какое-то приземистое сооружение, то ли сарай, то ли гараж. Дверь, ведущая в дом, была приоткрыта, и из нее выглядывало еще одно рыло. Радиховский постарался максимально обезопасить свою никчемную жизнь. Понятно, что это ему не поможет, но не сегодня.
Я поднялся на крылечко и вошел в дом, очутившись в ярко освещенных сенях, а затем — в прихожей. Там меня встретила горничная.
— Бон суар, месье! — пропела она, приседая в книксене и помогая снять пальто, а также принимая шляпу.
Ножки ее, выглядывающие из-под подола нескромно короткого платья, были в высшей степени лакомыми. А груди так и распирали ткань в положенном месте. Стало понятно, что Михал Иваныч отнюдь не аскет. Да и дом изнутри оказался явно больше, чем казалось снаружи. Похоже, избу расширили за счет пристроек. Кокетливо
— А-а, Василий Порфирьевич! — воскликнул Радиховский, словно мое появление стало для него сюрпризом. — Чем обязан?
— Добрый вечер, Михаил Иванович! — поздоровался я, без приглашения опускаясь в кресло напротив.
Вошла горничная и опустила на столик подносик с бутылкой «смирновки», двумя хрустальными рюмочками и блюдом с бутербродиками с черной икрой. Наполнив рюмки, причем наклонившись таким образом, чтобы я мог созерцать то место, где ноги переходят в иные более соблазнительные округлости, девица выпрямилась и ускакала. Радиховский проводил ее плотоядным взглядом. Потом поднял рюмочку и качнул ею, предлагая выпить. Я не стал отказываться. Закусив икоркой, хозяин дома, наконец, спросил:
— Что привело вас ко мне?
— Я обдумал ваше предложение, господин Радиховский, и решил его принять.
— Умное решение. Что же вас подвигло на его принятие?
— Давно не проводил громких акций. Обо мне стали забывать.
— Браво! Если бы вы стали говорить о долге перед Родиной, я бы вам не поверил. Вы ведь не тот, за кого себя выдаете, Василий Порфирьевич!
— А за кого я себя выдаю?
— За советского патриота.
— А на самом деле — кто я?
— Не знаю… Хищник. Волк-одиночка… Я тщательно все проверил… Вы пришли ниоткуда, а с большевистским подпольем и партизанами связаны лишь постольку поскольку. Скажем так — по ситуации. Так что почему бы вам не послужить и нашему делу?
— Согласен. Только теперь мне нужна действительно крупная добыча!
— Насколько — крупная? Крупнее, чем Вольфрам Зиверс, генеральный секретарь Аненербе?
— Вы даже это знаете?
— Разумеется. И раздобыл эти данные, кстати, ваш хороший знакомый Серебряков.
— Зиверса я ликвидировал случайно, он мог меня выдать, — отмахнулся я. — И потом, для здешнего населения он не фигура. Нужно ликвидировать того, кто действительно наводит ужас.
— Кандидатура Энгельмайера — начальника полиции и СД — вас устроит?
— Вполне. А — вас?
— Безусловно. Только это должна быть действительно эффектная расправа, а не банальная поножовщина в подворотне.
— Вы читаете мои мысли, Михаил Иванович.
Он самовлюбленно усмехнулся.
— Вам повезло, Василий Порфирьевич, — сказал Радиховский. — У вас будет не только жирная добыча, но и превосходный алтарь для ее заклания.
— О чем вы?
— Завтра наш новый комендант устраивает загонную охоту. Приглашена вся верхушка. И ваш покорный слуга — тоже. Могу и вам устроить приглашение.
— Если возможно — на две персоны.
— Вы будете с дамой?
— Разумеется. На рауты и охоту я предпочитаю появляться с дамой.
— Благородно! Это лишь подтверждает мое предположение, что вы не советский человек. Светскость и советскость — не совместимы… — Он хохотнул собственной шутке. — На какие имена нужно будет достать приглашения?
— На имя штандартенфюрера Отто фон Штирлица и его супруги фрау Габриэллы фон Штирлиц.
— Ого! Целый полковник, да еще барон! Не слишком ли?