Кристальный матриархат
Шрифт:
— Запомни раз и навсегда! — продолжила ведьма орать. — Я Амазония! А не какая-то Амазодия, которую ты выдумал. Если ещё раз…
— По мне так Амазодия и есть, — заверещал я с глупым детским упрямством и перебил речь новоявленной хозяйки мира. — Назвала тебя так мама Кармалия, и живи теперь с таким именем, пока замуж не выйдешь. Потом меняй фамилию хоть на Забияку, хоть на Кусаку. Здравствуй, Кусакия!
—
— Ещё милицией меня напугай, — не угомонился я и продолжил дерзить, хотя никогда не был ни отчаянным, ни наглым. — Поставь мирового посредника на тротуар. Потом отправь в Баюлию.
Что началось после этого – ни словами описать, ни в фантазиях представить. То я на поляне встал на смертный расстрел перед женским отрядом в холщовых балахонах с копьями наизготовку. То на вертеле повис и проволокой к нему примотался, а меня поливали маслом и норовили вот-вот зажарить вместо дичи. То тиграми чуть не затравили в деревянном загоне под безумный девчачий визг «Смерть ему!» А я всё равно твердил: «Хочу в Баюлию, и точка!»
Наконец, меня снова подвесили над улицей Черноморской, а снизу появилась колонна женщин-милиционеров, которые зарядили чёрные арбалеты и уже прицелились, чтобы залпом стрельнуть в героя-посредника.
— Врёшь! Целёхоньким к маме Кармалии на поклон явлюсь. Пугай сколько хочешь, — рычал я, а сам давно уже дрожал всем телом. — И куда авоську с букетом дела? Зараза, а не девка.
После этих слов в меня тут же ударила молния и напрочь оглушила, а только что облитая маслом одежда покрылась красными языками пламени. Я полетел вниз. Молнии стреляли вдогонку, гром гремел, пробиваясь в оглохшую голову далёким гулом и дрожью. Огонь на одежде вскоре потух, оставив после себя запах жжёного масла и бурые пятна, а я продолжал кувыркаться и падать в разверзшуюся бездну.
— Зато у тебя не холодно, — злобно хохотал я и не сдерживал ни слёз, ни вырывавшихся рыданий.
Меня подхватили у самой земли всё на той же Черноморской, и не успел я поздороваться со следующим миром, как опять оказался высоко над землёй.
— Здравствуй, Баюлия, — прохрипел я и спросил: — Тебе я тоже чем-то насолил?
Вместо ответа вновь мелькнули молнии, и я опять полетел кверху тормашками вниз. Страшно мне не было, а вот обидно было. Особенно за потерянные в Амазодии букет заветных веточек и авоську с пирожками.
«Я же для Димки пирожки берёг. А здесь все недоросли какие-то. Как же маме Кармалии с вами тяжело?»
Меня снова поймали у самой земли. Вместо приветствия мира Перлонии, я чинно выговорил:
— Значит ты, Перлония, тоже в полном порядке? Знал бы, что вас так быстро обойти можно, давно бы беду отыскал.
И в третий раз получил молнии, гром, и прочие атрибуты девчачьего гнева за обиду Амазодии, которой я, будучи в киношном мороке, не выправил в титрах прозвища. Только вот, поднять меня вверх, слава Богу, не подняли, поэтому пролетел всего пару метров и грохнулся в кучу строительного мусора. Как живой остался, сам не понял.
— Ядрёные
Руки и лицо от стекловаты сразу же зачесались, спина заныла от ушиба при падении, а жалость к испорченной школьной форме заслезилась в глазах.
— Приветствую тебя, Кристалия, сестра Скефия, — поздоровался я с миром, когда перевёл дыхание. — Почему у тебя тихо? Молний не будет?
Но никто мне откликнулся. Зато не схватили за шиворот, как в предыдущих мирах, и это обрадовало, несмотря на болезненное приземление.
Глава 10. Бедовые миры
— Значит, никто со мной не здоровается, — втолковывал я себе пока шагал к Настиной пятиэтажке, но сосредоточиться не получалось.
«В Кристалии беда, только моя она или такая, как у Крашелия?» — размышлял, пока не задрожал от перенапряжения, а, скорее всего, от того, что почувствовал приближение к цели боевого похода.
Сомнения закончились только когда увидел разбитую раму над козырьком второго подъезда. Но, всё равно, что-то было не так. Осматривался снова и снова, но никакой качели или детской горки во дворе так и не увидел. Всё вокруг было чистым, скромным, и, кроме белёных тротуарных блоков вдоль асфальтированной дорожки, виднелись только деревянные лавки перед подъездами, молодые деревья, цветочные клумбы под окнами и пара мусорных баков в дальнем углу двора.
Не успел собраться с силами, чтобы в последний раз подняться на пятый этаж, как дорогу в подъезд преградила очередная хоккеистка.
— Вам что, тоже нужно знать, кто я и откуда? — спросил я почти грубо. — Мне в двадцать вторую квартиру. Остальное не ваше дело.
Прикрикнув напоследок, отстранил раскрывшую рот бабусю, и шагнул в подъезд.
— У вас что, вся семейка сумасшедшая? Одна полоумная бредит, что у неё дочка и в окна выкидывается. Другой нахал, каких свет не видывал, — орала мне вслед обиженная соседка, а я не торопясь поднимался к финишу сверхдальнего забега.
«Интересно, Димка дома? Сколько ему лет? Почему ничего о нём не узнал. Может, зря на соседку наорал?» — спохватился, что напрасно обидел незнакомку.
Когда поднялся на пятый этаж, не раздумывая постучал в квартиру номер двадцать два. За дверью кто-то шумно заёрзал. «Лишь бы не тётка в красном платке», — только успел подумать, как дверь распахнулась, и на пороге появилась Настя собственной перебинтованной персоной, да ещё и с диковинным костылём подмышкой.
— Здравствуй, Настя, — пролепетал я, перепугавшись разительных изменений в её внешности. — Ты уже дома? А я инспектор по рубероиду.
Хозяйка мельком взглянула на меня безумным взглядом, потом молча развернулась и ушла к себе в комнату. Я вошёл в квартиру, затворил за собой дверь и начал озираться.