Кристальный матриархат
Шрифт:
«Censored» — читаю незнакомое иностранное слово, потом перевожу взгляд на лицо дамы и вздрагиваю оттого что вижу всё, что творится в её прозрачной голове. А там у неё то и дело вспыхивают красные и зелёные искры, ползают синие змеи, надуваются и лопаются чёрные шарики. Всё это мелькает, шипит и взрывается.
Неожиданно сверху парашютом сваливается платье и самостоятельно надевается на тётеньку, а затем осенним листом опускается уже знакомый мне красно-чёрный платочек, который повязывается на её прозрачную голову и прикрывает
Дама расправляет плечи, одёргивает подол и удаляется из кадра, виляя хвостиком, выглядывающим из-под платья.
В кадр из огня снова вылезает бес, снова прилетает ангел, и всё повторяется.
Зрители хохочут в голос, а мне не ясно, причём здесь я, если нужно разобраться с хвостатыми женщинами? Узнать сначала, откуда они взялись, и что такого у них в головах.
— Вы увидели, о чём писал наш подсудимый, — прокомментировал голос всё ещё невидимого мне мужичка.
Зрители начинают аплодировать, а я вздыхаю с облегчением.
— Уже подумал, что меня судите, — говорю и встаю, чтобы уйти подальше от нелепого судилища над незнакомым мне подсудимым.
Иду, рисунок мраморных плит ползёт навстречу, а всё остаётся как было. Я всё на том же месте, в зале суда. Начинаю бежать, но и это не помогает. Плиты мрамора под ногами ускоряются и приноравливаются к моим мелькающим ногам.
— Чудить будете или отпустите подобру-поздорову? — требую я объяснений и останавливаюсь.
— И правда, — говорит средняя тётенька на троне. — Это не он написал, а Анхель Мария Де Лера. Он просто цитировал. «Что за существа эти женщины, мой друг. Они наполовину…»
— Хватит, — останавливает её соседка слева. — Не до лирики сейчас. Суд начат.
— Есть свидетели защиты? — спрашивает голос, комментирующий всё вокруг.
В зал входит толстячок с рыжими волосами, рыжим пиджаком и такими же рыжими засаленными брюками. За толстячком еле поспевает плавными широкими шагами девушка в зелёном платье с узором из жёлто-белых цветочков, на голове у которой видимо-невидимо торчащих косичек с вплетёнными зелёными листиками и цветочками, точь-в-точь с нарисованными на платье. Они подходят и усаживаются за моей спиной.
Я кошусь на строй милицейских дам, разместившийся с другой стороны зала, когда голос вызвал свидетелей обвинения, сравниваю свою и другую сторону, и понимаю: «Не в мою пользу».
— Начинаем, — торжественно произносит всё тот же голос. — Подсудимый Александр, сын Валентины и Василия Скефийских, обвиняется в неуважении, а также легкомысленном отношении ко всему незнакомому, особенно в мирах с альтернативным жизнеустройством.
— Когда успел? За вчерашний день, что ли? — возмущаюсь я и перебиваю ненавистный голос.
— Он даже суд не уважает, — слышится от зрителей. — Штраф ему!
— За неуважение к собравшимся Александр Скефийский приговаривается к трём суткам пребывания в мире…
— Фантазии, — снова перебиваю голос. — В Фантазию хочу. Или в
— Это мир первого круга. А вы уже не мальчик, — возмущается голос.
— Не мальчик? Мне же ещё десяти не исполнилось, — искренне возмущаюсь я.
— Секретари что-то напутали? — спрашивает голос у писарей.
Вокруг начинается суета, писари вскакивают из-за столов, начинают разворачивать рулоны с каракулями и датами, а я, улучив момент, подхожу к свидетелям защиты и здороваюсь.
— Здравствуйте, уважаемые. Я Александр из Скефия. Мне, правда, скоро десять. А выгляжу так потому, что прибыл беду вашу поправить. Вы же знаете, что мне сюда моложе тридцати трёх лет нельзя, — доверительно толкую я свидетелям защиты.
— Смотрите, — слышу я и оборачиваюсь на экран, но ничего не вижу.
— Он с пирожком и деревом разговаривает! — удивляются зрители в зале.
— С каким пирожком? У меня что, свидетелей защиты нет, кроме пирожка и дерева?
Рыжий мужик смеётся и указывает на девушку в зелёном платье, которая выдергивает из причёски три веточки и протягивает мне. Я беру их, таращусь на тонкие, но прочные палочки и недоумеваю, что происходит.
«Неужели, это дерево? А мужичок, получается, пирожок бабы Нюры?» — изумляюсь я, а девушка с косичками и рыжик кивают мне и улыбаются.
— Тестокартофельный и Босвеллия могут покинуть зал суда, — объявляет голос.
— Ага, — возмущаюсь я. — Последнее забирают, ироды. Пусть со мной посидят, пока не проснусь.
Но Тестокартофельный и Босвеллия встают, кланяются в мою сторону и исчезают, оставив после себя облачко непахнущего дыма.
— Пора проснуться! — командую я себе во весь голос и пытаюсь дозваться одиннадцатого, лежащего рядом на диване.
Две женщины выскакивают из-за строя обвинителей и противно гнусавят:
— Он нас тётеньками обозвал. И никакого внимания не уделил. Просто омерзительный и гадкий мужчина.
— Повиляйте... Повиляйте хвостами, как в парке, когда меня распряжённым дразнили, — говорю я тётенькам.
Зал взрывается смехом и подбадривающими возгласами. Тётеньки краснеют и торопятся убежать из зала, а я осматриваюсь и вижу только суетящихся секретарей с рулонами манускриптов в обнимку.
— Он и меня в заблуждение ввёл, — верещит знакомая слепенькая бабулька. — Инспектором по морали назвался. Люська мой всё видел.
Я поворачиваюсь на голос бабки и вижу её и Люську, оказавшуюся копией вредной бабульки, только мужского рода и лет на сорок моложе.
Зрители снова громко смеются и указывают пальцами куда-то в сторону и вверх. Я гляжу в том направлении и замираю, увидев на экране себя посреди грядки со зловонной травкой, и Люську, пока ещё в собачьем обличье, и всё в точности, как было во время моего перемещения в Маринию.
— Почему не заколдовала его? — спрашивает кто-то из зала. — Он же твою траву вытоптал, которая для черной магии.