Кристальный матриархат

Нерей Александр

Коридор был довольно широким, но захламлённым. Баулы, узлы с тряпками, коробки разных размеров, всё это стояло или лежало на полу. Из мебели имелась только вешалка для одежды. Разувшись, решительным шагом отправился на кухню.

Настя ввалилась ко мне, когда уже разворачивал гостинцы бабы Нюры.

— По каким надобностям пожаловал? — брезгливо спросила она.

— По злополучным, — ответил я и протянул ей всё ещё тёплый пирожок.

Вдова бесцеремонно отбросила костыль на пол, закинула забинтованную ногу на другую, здоровую, и принялась за угощение.

—

Димка дома или у твоей мамаши? — спросил я без обиняков.

— Какой ещё Димка? — не сразу сообразила беда, а потом отмахнулась от меня, как от мошки. — Спрятался за диваном. А вот Даша потерялась.

— Даша? У тебя же сын, — попытался я образумить женщину.

— И ты туда же? — занервничала Настя. — Никто не верит, что я дочку народила. Подсунули мальчишку и рады. А то что Даша потерялась, никому и дела нет. И что за люди...

— Потерялась? — оторопел я, а тут ещё, ни с того ни с сего, звякнуло над темечком.

— Сколько раз объясняла, что с ног меня сбили и вытолкали через оконную раму на козырёк подъезда. Не сама я стёкла разбивала и выпрыгивала. Не сама! — раскричалась беда, как одержимая. — Хочешь верь, а хочешь дальше инспектируй. И всё вокруг не моё. Всё точь такое же, но чужое. Мальчишку только жалко. Всё одно, не мамка я ему. Не мамка и всё тут!

— Погоди-погоди. Сейчас и с твоим рубероидом разберусь, — начал я о чём-то догадываться.

— А что такое рубероид? — безынтересно спросила Настя, расставляя гранёные стаканы в подстаканники и разливая в них чай.

— Просмоленный картон, чтобы крышу покрывать, — ответил ей, а сам дальше кумекал что к чему. — И тебя тоже спасать нужно. Сейчас чуток отдохну и дальше помчусь. Я уже близко. Уже на пороге…

— Почему вы такой грязный, товарищ инспектор? — спросила Настя, а я смутился и вернулся взглядом к замызганной школьной форме.

— С бедой вашей с утра воюю. Такого натерпелся, что ни в сказке сказать, ни топором нарубить.

— Может, умоетесь и переоденетесь? Я и барахло вам выдам. Всё одно, не помню, чтобы покойный муж такое носил. Так что, мне оно без надобности, — заявила беда, подняла с пола костыль и поковыляла в коридор.

— Что-то сейчас будет, — пообещал я себе, пытаясь осознать вертевшуюся в голове догадку. — Что-то сейчас пойму.

— Нате, — сказала Настя и швырнула в меня охапку брюк, рубашек и пиджаков.

Я подхватил упавшее на пол добро и пошёл искать, где можно переодеться.

— Вы куда? — рявкнула беда. — Марш в ванную. Вымойтесь сначала. Я воды натаскала, так что вам хватит.

Представив, как хромоногая тётка с костылём подмышкой таскает вёдра на пятый этаж, я ужаснулся и отворил указанную дверь в узенькую ванную с фаянсовым унитазом и огромной деревянной бочкой, на боку которой висел алюминиевый ковшик.

— Вот, оказывается, как проживают с удобствами, — позавидовал я владельцам квартир, а, вернее, пожалел их. — Это ещё кто такой? Ой…

Из настенного зеркала на меня исподлобья взирал незнакомый хмурый мужик лет тридцати с хвостиком. Лицо его было перепачкано

сажей, взгляд ввалившихся глаз был уставшим, и, вдобавок ко всему, он являлся моим полным зеркальным отражением.

«Какой старый», — ужаснулся я, осознав, что это и есть «я», только тридцати трёх лет отроду, что вовсе не красавцем стану, когда доживу до такого преклонного возраста.

— Закрываться нужно, — толкнула меня Настя и ввалилась в ванную, — Вот бельё и полотенце.

Вдова ушла, а я сразу же заперся на шпингалет и начал разбор несуразностей, которые случились со мной в Кристалии. Когда снял ненавистную школьную форму, которая вместе со мной «повзрослела» и увеличилась в размерах, вслух подумал:

— Разве в мороке можно изгваздаться по-настоящему? Или меня взаправду целый день расстреливали и маслом поджигали? Ещё утром форма была новенькая со всеми пуговицами. Точно на инспектора был похож. Значит бабка в Маринии не была слепой?

Я разделся и брезгливо скомкал, вонявшую дымом и мусором, безнадёжно испорченную, форму. Подозрительно покосившись на предложенную одежду покойного мужа, снова глянул в зеркало и спросил отражение:

— Это одевать можно? Никто не обидится?

Отражение заблестело глазами, давая понять, что мне сейчас меньше всего нужно переживать о таких мелочах, как вещи с чужого плеча.

— Чего тогда лыбимся? — подыграл себе, припомнив другое отражение, глядевшее на меня в мороке из второго пляжа, и отшатнулся от зеркала. — Там тоже я был? Только ещё старше? Во дела. Что же это за мороки, если в них уши с задницами краснеют, одежда пачкается стекловатой и маслом, а чужие рожи становятся своими собственными? — разговаривал я с собой, а сам намыливал незнакомое, заросшее чужими волосами упитанное тело, на которое старался поменьше смотреть.

Закончив процедуры, ополоснулся из ковшика, пофыркал от освежившей воды и вышагнул из оцинкованного таза. Полотенце спасительно согрело начавшее дрожать тело, а мысли вернулись к тому с чего началось прозрение на тему мирового промаха с бедой.

— Если к одному старшему миру приклеена пара миров помладше, а в нём случается беда, то и в двух последующих такое же несчастье возможно. Если Настя, выпрыгивая в наш одиннадцатый, затолкала вот эту Настю из соседнего мира в свой. Тогда сразу в трёх мирах беда. Если так, значит в Татисии Настя из Кристалии, в Кристалии Настя из Ливадии, а в Ливадии никого нет, потому что Настя из Татисия умерла.

Я оделся в первое что попало под руку и вышагнул из ванной. Быстрым шагом, пока взбодрённое прохладой тело снова не ослабло от усталости, вошёл на кухню. Здесь сидела и Настя из Ливадии (по моему предположению), и Димка из Кристалии.

— Здравствуй, Димка, — нарочито жизнерадостно поздоровался я с перепуганным мальчуганом. — Как жизнь-малина? Что, брат, эта мамка тебе не подходит? Сейчас всё исправим. Мигом обменяем её на твою настоящую.

Димка пригнул голову ниже покрытого скатертью стола, где продолжил теребить пирожок, но ничего не ответил.