Кристальный матриархат
Шрифт:
— Хорошо, что ты у неё такой хозяйственный. Ещё бы долг ваш отдать, вот тогда бы она точно поправилась на сто процентов, — рассуждал я и уплетал курочку.
— Керосин кончился. Завтра не на чем еду разогреть.
— А ты, случаем, читать не умеешь? — заподозрил я неладное, потому как мальчишка оказался домовитым не по годам.
— Буквы знаю, а складывать не умею. И цифры. Даже которые на красных деньгах нарисованы, тоже все знаю. Считать не умею, а знаю, — похвастался карапуз.
— Почему тогда прятался от Дашкиной мамки?
—
— Не врёшь? — не поверил я в разноцветные воздухи.
— У которого улетел, зелёный воздух, хотя он на вас очень похож. А вы точно не хотите на мамке жениться?
Я поразился до глубины души: «Малец всё видит. Разница в нас есть, оказывается. Что же это за миры второго круга, если тут и колдуны, и дети малые с такими талантами водятся?»
Ни с картошкой, ни с курочкой мы вдвоём не справились, и я всё вынес на лоджию, понадеявшись, что до утра там ничего не испортится.
— Отдыхай, а я поколдую. Вдруг, мир разрешит заработать на мамкин долг? — сказал я соловевшему мальчишке, когда проигнорировал его очередное сватовство, а он и не настаивал.
Когда Димка унёс грязную посуду и где-то запропастился, я припомнил и то, что Стихия выделывала с монетками, и видения морока, когда сам с каким-то другом вытворял то же самое с пёстрым камешком.
«Попробовать, что ли?» — только успел подумать, как в лицо дунуло мирным теплом, предлагая организовать монетный дворик на лоджии.
— Поможешь? — удивился я.
Кристалия тёплым дуновением подтвердила, что не против начеканить моими руками несколько серебряных монет.
Я ненадолго задумался над присказкой, которую говорила Стихия перед раздваиванием. «Мир Сималий. С твоего разрешения, с моего прошения, дозволь удвоить эту из серебра монету», — быстро напомнили мне из кладовки с коробочками.
Над головой звякнул колокольчик, я смело вынул из кармана монетку и сказал:
— Любезный мир Кристалия. С моего прошения, твоего разрешения, дозволь удвоить эту рублёвую монету. Не для корыстного удовольствия, а для вдовьего довольствия.
В лицо задуло ещё большим тёплом, и я начал делать всё так, как понимал. Сначала накрепко зажал в правой ладошке рублик с Крупской. Потом зажмурился и вообразил, что с такой силой сжал кулак с монетой, что он, как минимум вдвое, уменьшился.
Потом другой ладонью обнял кулак с рубликом, ещё сильнее их сжал, и представил, что пятерни срослись в один большой кулачище. Когда затряс получившимся двойным кулаком вверх-вниз, мысленно попросил маму Кармалию помочь.
Затем будто перестал контролировать руки, и они затрясли сросшимися кулаками самостоятельно. Причём, так сильно, что резкая боль пронзила оба предплечья, и я, стиснув зубы, попытался вернуть контроль над дёргавшимися руками. Когда почувствовал, что снова распоряжаюсь собой, сразу же с силой раздернул руки в стороны, но кулаки не разжать не успел.
Резкая
Когда ввалился в ванную, ногой подтолкнул табурет к бочке, вскочил на него и опустил руки в прохладную влагу. Слёзы так и брызнули из глаз, жалость к себе проснулась такая, что тело моментально обмякло, и я безвольно повис на бочке литров этак на триста.
Я ещё долго не слезал с табурета и жалел себя, великовозрастного детёныша размером с огромного дядьку, и не решался разжать ладони.
Когда холод сделал своё дело, и огонь на ладонях унялся, вынул руки из воды и одновременно разжал оба кулака. На каждой ладошке красовалась Крупская Н.К. и корчила ехидную рожицу.
«Фальшивомонетчик укропный», — ругнулся, разглядывая волдыри на ладонях.
— Это всего одна. А мне только на долг нужно двенадцать, — пожалел себя, но сдаваться не собирался. — Отдохну и продолжу. Только из ванной выходить не буду.
Ещё минут пять подержал руки в воде, пока не перестал чувствовать расплавленное серебро на ладонях, а потом снова обратился к Кристалии:
— Если так больно, можно сразу пару монет раздвоить? А то меня надолго не хватит, — пожаловался ей на болезненный процесс.
Кристалия дала воздушное согласие, и я осознал, что отступать поздно. Зажал пару монет в правом кулаке, прочитал присказку и крепко зажмурился. Снова всё повторилось, включая потерю контроля над руками, а я скрипел зубами больше от ожидания боли, чем от неё самой, и продолжал удваивать капитал.
Когда раздёрнул руки, снова запрыгнул на табурет и окунул их в воду. Боль напоминала предыдущую, но от ожидания она ещё сильнее обжигала, щипала ладони и сводила судорогой локти.
Наконец, нашёл в себе силы и разжал ладони. В каждой слезившейся кровью ладошке красовалось по паре монет. Собравшись с силами, убрал дрожавшие руки подальше от бочки, чтобы не уронить рублики в воду, и позвал Димку:
— Димка, у вас йод или зелёнка есть?
Но мой подопечный уже спал в своей кроватке сном счастливейшего и сытого младенца.
— Вот ёжик, — пожурил я ребенка и пошёл на кухню в поисках средств дезинфекции.
«Напрасно отдал талоны на водку. Сейчас бы ею смазал костёр на ладошках», — продолжил жалеть себя за ошибки, без которых никогда ничего не обходилось, по крайней мере, у меня.
Усевшись на кухонный табурет, от усталости и боли в руках сразу же провалился в очередной морок и мигом забыл о зелёнке, бинтах, о позвякивавших при каждом шаге крупинках в кармане брюк.
«Сейчас бы Стихию сюда. Она бы мигом вылечила», — думал я и погружался в забытьё ещё глубже, не обращая внимания на непрестанно звонивший колокольчик.