Кристальный матриархат

Нерей Александр

— Может, развяжем его? — замялся Ольгович. — Негоже… Не по-людски человека в оковах крестить. По доброй же воле он?

— Развязывай. Он не опасный. Я проверил. А если перекрестим его, с нами пойдёшь в его мир? — спросил я у жалостливого агронома.

— На тот свет? — обмер Степан и побледнел.

— На какой ещё тот свет? — возмутился Ясень. — Не смог я на тот свет пройти. Не смог. А живу в таком же мире, только другом. Айда со мной. Увидишь, ежели не испугаешься, — развязался колдун и от цепей с замками, и языком.

—

Как же это? Ты же скованный был, — ещё больше опешил Ольгович и получил из рук ведьмака цепи с замками.

— Быть-то был. Только по своей воле. Крестите уже! — прикрикнул на нас Ясень и, разодрав на груди рубаху, упал на колени.

— Рановато ты, — смутился я, взглянув на резные крестики. — Они пока без ниточек.

— Ежели в них такая силища, как вы говорите, то клади их на грудь, и всё тут. Коли влепятся в неё животворным огнём, так я только рад буду. Ей Богу рад, — потребовал ведьмак и, свалившись на спину, раскинул руки в стороны, словно сам приготовился к распятию.

Ольгович показал мне глазами, чтобы не тянул, а начинал обряд, то ли жертвоприношения колдунов, то ли их перекрещивания в нормальных людей, и я, вытащив из мешочка крестик, недолго полюбовался работой Федота-игрушечника, а потом начал.

— Помоги нам, милостивый Боже, — сказал громко и кратко, за неимением знаний о соответствовавших такому случаю молитвах, и с размаху влепил в грудь Ясеню подобие затрещины, оставив на ней первый крестик.

«Если не сработает, пусть от взбучки хоть немного да почешется», — успел подумать о своей новой роли крестителя.

— Батюшки свят! — не своим голосом завопил Ясень.

— Не ври. Я не больно, — пожалел я о легкомысленной оплеухе.

— Смотри. Дым, и правда, валит. И палёной плотью несёт, — струхнул Степан и отошёл подальше от бывшего самоубийцы и меня, оплеухокрестителя.

Из-под руки никчемного чародея, которой он прижал крестик к груди, а не отшвырнул прочь, повалил тот самый чёрный-пречёрный дым, который из другого, местного чернокнижника, шёл изо всех его боков. Ясень захрипел, застонал, но муки переносил стойко. Лежал, дёргал ногами, но крестик из палестинского дерева удерживал на груди не переставая.

— Откинь его, а то сгоришь, — посоветовал Ольгович колдуну.

— Ни за что. Он мне плоть сжигает, а душу оттаивает. Я такой радости с малолетства не чаял. Пусть дотла спалит, ан не отпущу его, — прохрипел страдалец и продолжил корчиться и дымиться.

А дым, то валил из Ясеня клубами и разбрасывал вокруг нас хлопья сажи, которые сразу же исчезали, то еле шипел из-под его руки желто-белыми струями со зловонием из смеси палёной плоти и незнакомого запаха выжигаемой из бессмертной души скверны.

Почуяв неладное, к нам на огонёк начали заглядывать станичники, которых успокаивал Ольгович своими несерьёзными, но очень действенными словами.

— Крестим мы эту обезьянку рогатую.

Сначала осмолим, чтоб на мужика походила, а там глянем, что из неё выйдет. Ежели после Крестова крещения оклемается, пусть себе дальше бедует и мыкается, — говорил он труженикам полей, жаждавшим в прямом смысле жареных колдовских новостей.

Через пару минут дым прекратился, будто его и не было, а вот, запах жареной плоти задержался в сарае надолго.

Ясень перестал стонать, дёргать ногами, и отключился, лёжа на сырой земле Закубанья.

— Прикроем его тряпицей? — сжалился над бывшим злодеем Ольгович. — Такого крещения я ещё никогда не видел.

— Прошлого колдуна мы почти так же крестили, — напомнил я. — Пока он вылёживается и дозревает до православной жизни, трогать его не будем, а займёмся делом.

Я вытащил из авоськи книжечки бланков и начал читать их первые странички.

— У тебя на Майкопский тарный заявка? — уточнил у Степана.

— Бочки, конечно, нужны. Но и всё остальное тоже, — замялся агроном.

— Ты хоть знаешь, где что делают? В этих бланках только названия заводов и фабрик.

— Всё знаю. Стекло и удобрения в Невинномысске. Пиломатериал в Майкопске. И дальше по стране имеется. На Тяжмаше станки. В Екатеринодаре полиэтилен.

— Значит, нам нужны майкопские накладные, чтобы… — только я собрался рассказать о пробной самодоставке, как меня бесцеремонно прервал очнувшийся Ясень.

— Сверху бланка читай его номер. Первые две цифры и есть прозвание мира. Их с такой нумерацией давно кто-то надоумил. Это чтобы знающие люди могли отличать, — бодрым голосом рассказал он и встал, всё ещё не отнимая руки от груди.

— Полегчало? — спросил его сердобольный Ольгович.

— Ещё как полегчало. Так полегчало, что хоть на крыльях летай, — похвастался Ясень.

— Я те полетаю, — притормозил я его восторги. — Для дела таланты береги. Нам сейчас о доставке грузов думать надо. И не говорите, что магией займусь. Я сейчас время двигать буду, а потом и вас этому обучу. Чтобы на благое дело новыми умениями пользовались, — запугал я обоих сразу, и новообращенного, и старовера.

— Тьфу, на тебя. Как ты со временем бороться собрался? — почти одновременно спросили меня Степанка и обезьянка.

— Не буду я ни с чем бороться. Для порядка дату другую отпишу, и всё. А заказ тут же оформят задним числом. На примере показывать нужно. Вы, как Димка, ей Богу, — перестал я объяснять то, что сам до конца не понимал, и приступил к эксперименту. — Что у тебя с тарного? Пиши вот в эту заявку, — протянул Ольговичу требование из двадцать второго Майкопска.

— Чем писать? На чём? — отмахнулся он. — Пошли, как люди, в конторку. И не переживай, Ясень. Я тебя в обиду не дам.

— А кто я теперь? Ясень или Яшка? — опешил бывший колдун. — Вы же мне имени не дали. Ну, по святцам.