Кронпринцы в роли оруженосцев
Шрифт:
Нетрудно догадаться, что от такого вопроса сдохнуть можно. Поэтому одни дипломаты считали, что лучше вообще не встречаться с этим проклятым Робертом Смитом, ну а те, для кого встреча была неизбежной, делали короткую или длинную, обстоятельную или формальную запись беседы.
Подчас в дипломатической беседе нет никакого стоящего содержания. Она напоминает пустую фразу «что говорить, когда нечего говорить», которую произносят актеры массовки, представляя на сцене толпу спорящих людей. Но и такая беседа, по нормам дипломатической службы, должна быть отмечена с определением: «беседа носила
Приехав на работу в советское посольство в Каире после окончания арабского отделения Московского института востоковедения, я не имел ни малейшего представления об обязанностях, падавших на мою должность стажера-переводчика. Состав посольства в ту пору, то есть на второй год после смерти Сталина, был небольшим — десять человек по зафиксированному в местном МИДе списку дипломатического корпуса.
Порученное мне составление обзоров прессы, в котором использовались пометки по статьям более опытных сотрудников, оставляло время для массы других обязанностей. В том числе для так называемой протокольной работы, в частности, организации наиболее простых контактов посла, переписки и прочего. Это, в свою очередь, вело к необходимости широкого общения, а следовательно, к разговорам, выслушиванию просьб, ответам на вопросы.
Вот тут-то мне и было кем-то сказано, что если поговорил с иностранцем — оставь следы на бумаге в виде записи беседы, которую сразу же надо сдать в канцелярию, потому что продолжить разговор, может быть, поручат кому-то другому. Для себя такую работу я стал называть материализованной памятью.
Через какое-то время меня вызывает посол, которым тогда служил Д.С. Солод, опытный дипломат без чопорности, с элементами демократичности в личном общении и с большой нелюбовью ко всему неортодоксальному в политике.
— Читал записи ваших бесед, — начал посол, — есть одна с секретарем греческого митрополита. Там говорится о настроениях среди греческого населения. Запись надо доработать, шире показать ситуацию, недовольство режимом, причины этого.
— Но секретарь митрополита, — счел я уместным возразить, — ничего не говорил мне о недовольстве режимом.
— Ну и что же? — удивился посол. — Об этом говорил мне сам митрополит. Они же не могут расходиться во мнениях. Посмотрите мою запись беседы, дополните свою. Да, еще возьмите вот эту газету греческой колонии. В ней интересные цифры есть. Используйте их.
— Никаких цифр мне секретарь не называл, — попытался я отбить чужую информацию.
— А зачем же он вам стал бы их называть? — удивился посол. — Он же знал, что вы и без него можете прочесть газету. Как же можно отделить одно от другого?
Теперь уже наступила моя очередь удивляться собственному непониманию. Разве не ясно было, что секретарь мог сказать все, что сказал митрополит, а тот был в состоянии пересказать всю газету, да только времени ни у того, ни у другого не хватило? А поскольку я — стажер-переводчик, то у меня должно хватить времени на воспроизведение всей информации.
— Переделайте запись сегодня, — заключил посол, — а то завтра уходит диппочта и нужно успеть все отправить в Москву.
Много лет спустя я узнал, что теоретически
При этом первая была куцая, малоинтересная, не представляющая ценности. Вторая же содержала богатый фактический материал, позволяла делать далеко идущие политические выводы.
В другой раз пришлось мне делать запись беседы, которую посол проводил с кем-то из местных предпринимателей, а я переводил. Записал, казалось бы, все, что было сказано обоими. Принес послу. Тот посмотрел, говорит обиженно:
— Что же вы самое главное упустили? Вы же ничего не написали об отношении предпринимателей к местным властям.
— Так он же ничего об этом не говорил, — возразил я.
— Верно, — согласился посол, — но я-то спрашивал. А он как прореагировал? Вспомнили? Он промолчал. Вот вы и напишите, что при поставленном в деликатной форме таком-то вопросе собеседник ушел от ответа, явно давая понять о небезопасности для него разговора на эту тему.
Раньше мне не очень понятна была формула «уйти от ответа». Ближе всего подходила в воображении манера поведения собаки, когда ругаешь ее за какие-нибудь проделки, а она отворачивает от тебя глаза и прижимает уши.
Вроде бы наш собеседник глаз не отводил и уши не прижимал. Но, с другой стороны, действительно ни слова не ответил, хотя видно было, что понял, о чем идет речь. Не захотел. Стало быть, прав посол. Собеседник ушел от ответа.
А если добавить, что он проявлял настороженность в отношении обсуждаемых вопросов, а вместе с тем личную доброжелательность и недвусмысленное желание продолжить разговор, получится более выразительная картина. Хотя при этом в записи не появилось ни одного слова, которое было бы ложно представлено как сказанное собеседником.
Подобно истории с логической правдой, я позже узнал, что это называется интерпретацией поведения собеседника. При этом всегда допустима и никогда не опровергается тенденциозная интерпретация. Ведь всякий имеет право в действительном увидеть желаемое.
Вместе с тем, возможна и полная противоположность описания реакции собеседника. Особенно если из нее надо сделать какие-то серьезные выводы. Некоторые выдающиеся дипломаты создавали блистательные образцы описания того, как воспринимаются их слова.
Непревзойденные литературные миниатюры создавал в этом плане советский посол в США с многолетним стажем А.Ф. Добрынин. В его записях бесед, даже присланных в шифротелеграммах, американский государственный деятель любого уровня, вплоть до президента, мог «кивнуть», «покачать головой», «сделать кислую мину», «развести руками», «вздохнуть» и «охнуть».
На мой взгляд, здесь проявлялась не только наблюдательность и точность определений, но и тонкость отношений с Москвой.
Что такое «кивнуть»? Это — «да», «согласен» или «продолжайте»? Это ни «да», ни «нет», но скорее — «да», чем «нет». Вот в Москве и поймут так, как нужно. Посол ни на пол слова не отступил от истины. Сама же истина предстает выразительной и неясной.