Кронпринцы в роли оруженосцев
Шрифт:
Понятно, что последний глагол здесь приведен в качестве допустимого синонима, чтобы не ставить одну букву с несколькими точками, ибо употребляемое на самом деле Арбатовым слово печати не подлежит.
Написание речей и докладов для Брежнева в зависимости от степени их важности поручалось разному составу его помощников и привлеченных специалистов. В некоторых случаях создавалась большая бригада с участием всех помощников генерального секретаря. Чаще всего это относилось к докладам для съездов КПСС. В других случаях — одному из помощников, то есть Цуканову, Александрову-Агентову, Голикову, Блатову, а также референту Самотейкину.
Формального старшинства среди помощников не было, но
В то же время Александров-Агентов, педантичный до крайности в написании политических текстов, превращался в комок нервов, когда оказывался в партнерстве с Арбатовым, и старался всячески этого избегать.
Думаю, что если бы вдруг Арбатову и Александрову-Агентову пришлось редактировать тексты друг друга, то ни в том, ни в другом случае не осталось бы живого места. Хотя оба работали на одного и того же оратора, который с доверием принимал работу каждого.
В годы активной работы над чужими выступлениями, будь то на службе в ЦК КПСС или на посту директора института, Арбатов вообще только при большом насилии над собой мог редактировать подготовленный кем-то проект.
Чаще всего его согласия с чужой мыслью хватало на первый абзац. Дальше между первым и вторым абзацами он делал вставку, которая меняла логику сочинения. После этого прежний авторский текст только фрагментами мог войти в арбатовский вариант.
В конечном итоге текст получался по-арбатовски блестящим, но имеющим мало общего с первоначальным. Автор первоначального мог либо обижаться, что его труд отвергнут, либо радоваться, поскольку общий итог становился маленьким шедевром.
Арбатов и сам переживал по поводу причиненного его правкой ущерба авторскому самолюбию. А потому не старался выпятить свое право на внесение изменений в текст, а просто предлагал рассматривать правку как некий встречный вариант.
Сложности ситуации добавляло и то, что к большинству людей, с кем по собственному выбору взаимодействовал Арбатов, он относился, можно сказать, с трепетными дружескими чувствами. Помню, как он незадолго до перехода в Институт США и до ухода Андропова в КГБ предложил принять в аппарат ЦК КПСС своего однокашника, исключительно одаренного человека, полиглота и энциклопедиста. К сожалению, я не рискую назвать его уважаемого имени, поскольку эта история затрагивает его предшествовавший род деятельности, а он был сродни тому, чем занимался Рихард Зорге. Назовем нашего товарища просто «Z», тем более что этой буквы нет ни в его простой русской фамилии, ни в звучном заграничном имени.
«Z» проработал двенадцать лет за кордоном, на нелегальном положении, полностью вжившись в чужую среду, впитав в себя психологию другого народа, систему ценностей и, что для данной ситуации наиболее существенно, — строй речи. Он говорил иными периодами, чем это принято по-русски. Когда же писал русский текст, то хотелось не редактировать его, а переводить с одного русского на другой русский.
К чести «Z» нельзя не сказать, что он в силу жесткого самоконтроля достаточно быстро очистил свою речь от тлетворного влияния заграницы. Но сначала ему было нелегко. Знакомя «Z» со своими коллегами, Арбатов страшно переживал, вдруг кто-нибудь не оценит по достоинству великолепных качеств старого товарища. В вопросах: «Ну, как тебе показался «Z»? Тебе понравился его текст?» — сквозило желание еще от кого-нибудь услышать доброе слово или раскрыть еще одну прекрасную черту в симпатичном
Но вот пришлось редактировать вариант какого-то подготовленного «Z» документа. Арбатов даже при своем спокойном отношении к стилевым особенностям каждого автора вдруг споткнулся, оказавшись перед не свойственной русскому языку чужой психологией.
Он попытался внедриться в текст, укоротить фразы, изменить абзацы, поменять слова. Нет! Текст продолжал думать и говорить не по-нашему. Оставалось прибегнуть к испытанному методу — после старого заголовка между строк написать новый текст. Но это явно ставило бы под удар самолюбие автора, который продолжал жить своими заграничными представлениями и не был готов к тому, чтобы его текст был пропущен через обезличивающий миксер.
Делясь переживаниями на этот счет, Арбатов сказал: «Знаешь, я решил предложить ему свой текст, будто бы я написал его еще раньше; если он захочет, пусть его сжи-вит со своим, ему будет виднее, как поступить».
«Z» сумел и самокритично подойти к своему труду, и с пониманием отнестись к предложенному Арбатовым подходу. Поэтому счел достаточным включить фрагментарно свой текст в арбатовский вариант.
К горькому сожалению, того, кого я обозначил здесь буквой «Z», нет больше среди нас. Воздавая должное его светлой памяти, я чту и душевную мудрость Юры Арбатова с его великой способностью ценить «друзей прекрасные черты» и помогать им восстановить или обрести себя.
АППАРАТЧИК В ПОЛИТИКЕ ИЛИ ПОЛИТИК В АППАРАТЕ
Не знаю, как воспринял Анатолий Иванович Блатов мое назначение к нему в качестве младшего напарника, когда обозначилось начало чехословацкого кризиса 1968 года, но я считал, что мне повезло. Если уж суждено было окунуться в эту дерьмовую жижу, так лучше барахтаться и выбираться вместе с порядочным и дальновидным политиком, чем с близорукими приспособленцами.
Ни он, ни я ни разу не были в Праге, когда нам каждому в отдельности заведующий отделом социалистических стран ЦК КПСС К.В. Русаков и секретарь ЦК К.Ф. Катушев сказали, что теперь работа по Чехословакии становится главным направлением. Блатов был тогда заместителем заведующего отделом, а я — консультантом. Еще было подразделение в отделе, которое называлось сектор по отношениям с Компартией Чехословакии. В секторе состояло пять человек во главе с заведующим С.И. Колесниковым. Все они были опытными специалистами по Чехословакии с навыками организаторов.
Предстояла же огромная работа не в организаторском плане, а по написанию документов — писем, обращений, постановлений, речей, докладов и прочего. Этот участок должен был обеспечиваться нашей парой с привлечением при необходимости других сотрудников отдела.
По-настоящему эта работа, ставшая главной для нашей группы консультантов, должна была достаться не мне, а руководителю группы в то время А.Е. Бовину. Он принимал участие в Дрезденской встрече руководителей европейских социалистических стран, когда было предпринято первое массированное коллективное давление на Александра Дубчека и его сподвижников по «Пражской весне».
Но в июне 1968 года, когда отношения приобрели черты кризиса, Бовин оказался в отпуске. И в это пекло кинули меня. С места в карьер, после совещания у М.А. Суслова, возглавившего комиссию политбюро по чехословацким делам, нам велели подготовить материалы к встрече руководителей стран Варшавского договора (без Румынии) в Варшаве, назначенной на следующую неделю, 17 июня. Надо было написать проект речи Брежнева страниц на пятнадцать, памятки к беседам и главное — проект обращения, которое могли бы направить руководители СССР и других «братских стран» чехословацкому руководству.