Кронпринцы в роли оруженосцев
Шрифт:
Эта работа делалась с неким налетом конспиративности. Не всегда она шла через руководителя группы консультантов Г.А. Арбатова, часто и через В.А. Крючкова, помощника Андропова как секретаря ЦК.
Андропов и сам не очень распространялся, в какой степени он использовал подготовленные ему соображения. Видимо, здесь было завязано многб двойных, тройных узлов хитростей и недомолвок. Поэтому обратной связи почти никакой не было, нельзя было понять — использованы твои соображения или нет.
От этого при их подготовке можно было пойти двумя противоположными путями: либо свести соображения к минимуму, сказать просто «нет замечаний»,
Будучи, видимо, достаточным занудой по натуре, я избрал второй путь. Этому способствовал и первый опыт с такими документами.
По каким-то обстоятельствам не Арбатов, а замешавший его А.Е. Бовин дал мне в первые мои дни работы в аппарате ЦК материал, который должен был обсуждаться на политбюро. Это был проект директив на переговоры министра иностранных дел СССР в ходе предстоявшей сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Представлен проект был самим же министром А.А. Громыко.
Как только я увидел подпись министра, а я перед этим работал в МИДе и хорошо знал о непререкаемости его суждений, то тут же сказал: «Что же мне смотреть, когда Громыко уже подписал? Он же представляет, о чем ему надо говорить со своими партнерами?»
Бовин посмотрел на меня сокрушенно и сказал: «Разве Громыко сам составлял эти директивы? Там сидели такие же, как ты, да еще боялись сказать что-нибудь не то. А тебе чего бояться? Вот ты и пиши как думаешь».
Понятно, что я думал не так, как думал бы, работая в МИДе. Поэтому преодолел свою «громыкобоязнь». Потом легче было преодолевать трепетное отношение к какой-либо авторитетной подписи. За подписями людей, стоявших в праздничные дни на трибуне Мавзолея, виделись не их суровые, железобетонные, непроницаемые лица, а глаза понятных мне умных, но и осторожных, знающих, но и постоянно одергиваемых специалистов министерств и ведомств, раздираемых противоречиями между желаемым и возможным. Причем возможным не с точки зрения интересов страны, а с позиций конкретного учреждения, а то и его начальника.
Поэтому я взял за практику, готовя замечания, забираться поглубже в недра того учреждения, откуда поступил документ. Чаще всего это были учреждения, связанные с внешними сношениями.
Закрытая телефонная связь, так называемая «вертушка», соединявшая всю номенклатурную верхушку, создавала атмосферу корпоративного доверия, когда можно было достаточно откровенно говорить с человеком, с которым никогда не виделись, но фамилия которого значилась в одной телефонной книжке.
Тогда вдруг открывалось, что есть еще масса соображений, которые тоже имели право оказаться в тексте, но были по каким-то обстоятельствам вычеркнуты или не включены в проект.
По договоренности со своими собеседниками или без этого я включал все, что считал полезным, в замечания, приводя их в целом в какое-то соответствие с внешнеполитическими интересами страны.
Такую систему подготовки замечаний к материалам политбюро я использовал в дальнейшем и на других местах службы. Она давала положительный эффект. Хотя потеря подчас чувства меры в выработке замечаний, если это касалось документов, уже подписанных Генеральным секретарем ЦК КПСС, приводила к надолго запоминающимся оплеухам.
В любом случае от Андропова я никаких замечаний по поводу своих предложений к материалам политбюро не имел. Наоборот, круг вопросов расширялся. И это было
При подготовке текстов, которые должны были направляться в политбюро или непосредственно Брежневу за подписью Андропова, работа строилась особым образом. Будь то проект речи или записки по какому-то конкретному вопросу, все начиналось с разработки самого первого варианта на низшей исполнительской ступени.
Потом, обрастая соображениями старших по положению сотрудников отдела, бумага достигала стола секретаря ЦК. У Андропова царила система коллективного осмысления. Он собирал человек пять-шесть, не более, тех, чье мнение представлялось ему интересным. Субординационных различий здесь не было. За столом мог оказаться референт, но могло не быть его начальника, заведующего сектором.
Отбор был прицельный, в зависимости оттого, кто на что пригоден. Но с одной целевой установкой — активное участие в подготовке материала идеями ли, словами, ассоциативным мышлением, легкостью стиля, глубиной знаний. Каждый должен быть чем-то богат и уметь своим достоянием делиться, чтобы способности каждого обогащали работу всех.
К числу чрезвычайно подкупающих приемов в коллективной работе Андропова относилось умение в какой-то момент напряжения или осложнения с поиском нужной мысли сделать разовое переключение к другой, может быть, абсолютно посторонней теме.
Глубокая культура, широкая эрудиция, крепкие литературные знания позволяли ему вдруг включить в рассуждения образцы, произведения из каких-то совершенно посторонних сфер. На них сосредоточить разговор, обмен мнениями. И потом вернуться к тому, что составляло предмет работы, но уже с другим, более широким видением мира.
Обладая, как теперь принято говорить, харизмой, но не злоупотребляя этим качеством, Андропов редко когда позволял себе длинный монолог. Чаще всего — две-три фразы и затем приглашение, и то очень условное, к высказыванию кого-то другого.
Это располагает к разговору и в то же время не понуждает к нему, оставляя не роняющий достоинство собеседника выбор в разной степени активности участия в дискуссии.
Надо сказать, что молчунов в обществе Андропова не водилось. И даже те, кто предпочитал в присутствии словоохотливых начальников играть роль заинтересованных слушателей, здесь обретали дар речи, раскрывая какое-либо свое исключительное качество или знание.
Ну а что касается таких «птенцов гнезда» Андропова, как Арбатов, Бовин, Богомолов, Бурлацкий, Герасимов, Делюсин, Петренко, Рахманин, Шахназаров, Шишлин, то они будто бы выводились к рампе для сольных партий.
Для меня всегда было предметным уроком такое умение мобилизовать интеллектуальные силы, вернее сказать, раскрыть их, когда в достижении общей цели взаимодействуют несколько разных по положению, знаниям, таланту, политическим пристрастиям человек.
Существенно и то, что эта манера не была загадкой. Она была очевидна. Каждый ею может воспользоваться. Для этого нужно только… Вот этого-то «только» и не у всех может доставать. Надо только уметь себя щедро раскрыть; надо встать выше того, что кто-то другой может оказаться ярче, с еще более глубоким пониманием проблем; надо быть в состоянии заметить, не потерять и крупицы мысли, мелкие ее зерна, если эта крупица мысли исключительна и самобытна.