Кронпринцы в роли оруженосцев
Шрифт:
Брежнев был более других склонен к восстановлению в полном объеме связей, прерванных реакцией на чехословацкий кризис, и даже продвижению их вперед. Его подвигали в этом направлении два обстоятельства. Прежде всего стремление во что бы то ни стало устранить из международной жизни все последствия советского вмешательства в чехословацкие дела. Мнение Югославии на этот счет было ключевым. Если Тито закроет, наконец, глаза на этот наш акт попрания чужого суверенитета, то к этому же склонятся лидеры многих неприсоединившихся стран и компартий либерального толка.
Второе обстоятельство,
В силу этих причин когда началась подготовка к поездке в Белград, она оказалась сосредоточенной в руках очень узкой группы работников аппарата ЦК КПСС, настроенных на активное содействие развитию советско-югославских отношений.
Возглавил эту работу заместитель заведующего отделом соцстран А.И. Блатов, который из консультантов привлек только меня, поскольку за мной тянулся шлейф югославских симпатий, а из сектора Югославии был привлечен лишь его заведующий Л.А. Никифоров, поскольку некоторые другие югослависты отличались крайней враждебностью к Тито и его политической линии. По моему предложению из Белграда был вызван доброжелательно настроенный к югославскому социализму корреспондент «Правды» Т.А. Гайдар, с которым мы вдвоем делали первоначальные варианты всех речей и документов.
Не помню, в силу каких причин, но от всей этой работы были дистанцированы, с одной стороны, заведующий отделом К.В. Русаков, питавший явную неприязнь сусловского толка к Югославии, а с другой стороны, руководитель группы консультантов А.Е. Бовин, исповедовавший прямо противоположные взгляды.
Вне зависимости оттого, что там думали о Югославии наверху, у нас, в нижней части политической лестницы, был свой расчет. Наряду с желанием содействовать восстановлению исторической справедливости в отношении Югославии мы видели также значение развития связей с Тито и югославскими коммунистами в том, что возрастал бы, таким образом, противовес влиянию Живкова, Ульбрихта и их жестко консервативных сподвижников на политику Москвы.
В Югославии также шла борьба вокруг перспектив сотрудничества с Советским Союзом. С одной стороны, было крыло тех людей, кого называли сталинистами. Они группировались вокруг бывшего второго человека в партии — Ранковича. Другое крыло представляли противники восстановления отношений с КПСС. Наиболее крупным выразителем их взглядов был отстраненный от всех постов Джилас.
Позиция Тито была, скорее всего, центристской в отношении СССР. Лично он был крепко связан с Москвой годами молодости, проведенными в Коминтерне. Не случайно до гробовой доски он носил перстень, подаренный ему коллегами-коминтерновцами в связи с завершением его работы над переводом сталинского «Краткого курса истории ВКП(б) на сербохорватский
По поводу этого перстня, кстати сказать, советская печать, не ведающая, что к чему, в годы оголтелой полемики поносила Тито как буржуя, питающего пристрастие к золотым украшениям.
В условиях борьбы с правыми и левыми в Союзе коммунистов Тито был заинтересован в приезде Брежнева в Югославию. Возможно, поэтому в ходе подготовки визита югославы пошли на отступление от протокола, которому они обычно следовали очень пунктуально, и по своей инициативе сообщили через советского посла, что доверяют советской стороне подготовить проект итогового документа, имея в виду, что будет проходить встреча не государственных, а партийных лидеров. Как правило, проект итогового совместного документа готовит принимающая сторона.
Получив сообщение о возможности взять за основу наш вариант, рабочая группа развернулась что называется на всю катушку. Мы решили, что настало время принять новую советско-югославскую декларацию, типа тех документов, которыми завершилась поездка в Белград Хрущева весной 1955 года, с констатацией восстановления отношений.
По согласованию с Катушевым, который, как мы понимали, действовал в рамках поручения Брежнева, нами был подготовлен проект развернутой декларации из трех разделов, рисующих прошлое, настоящее и будущее.
Примерно за неделю до поездки на заседании политбюро состоялось обсуждение советской позиции. Проект декларации официально не рассылался, но Брежнев велел послать его членам политбюро в рабочем порядке. Такая практика использовалась при обсуждении наиболее щепетильных вопросов. Это напоминает значительно позже появившийся метод выявления «мягкого рейтинга».
На заседании были и Катушев, и Блатов. Вынесение «приговора» мы с Гайдаром ждали в моем кабинете. Звонок Блатова: «Зайдите ко мне. Оба». Такое сухое приглашение ничего хорошего не предвещало.
— Ну что же, — начал Блатов, когда мы сели напротив его письменного стола, — давайте попросим принести чай, может быть, даже с сушками. Ведь сидеть нам придется долго. Наш проект признан неверным. Более того, вредным. Знаете, кто острее всех выступил? Косыгин. Какая там декларация! По его словам, югославы не идут на развитие торговли с нами, требуют расчетов в долларах. Максимум, на что можно пойти, — спокойное коммюнике. Леонид Ильич согласился с этим.
Мы с Тимуром Гайдаром попытались было пойти на хитрость. Сказали:
— Черт с ней, с декларацией, мы это слово и близко к тексту не подпустим, весь проект поскребем, но содержание сохраним в развернутом виде.
Блатов, видимо, получил серьезную взбучку и вопреки своей обычной интеллигентно мягкой манере общения жестко нас пресек:
— Сокращаем текст вполовину, никаких клятвенных заверений и расшаркиваний, только констатация имеющегося и чуть-чуть возможного, срок — завтра.
Наутро новый вариант был готов. Договорились дать ему, по крайней мере условно, определение не «коммюнике», а «заявление». Это больше подходило бы партийному характеру визита и давало некоторый простор для политической насыщенности текста.