Кровь боярина Кучки
Шрифт:
– Твой приёмный отец - мудрый поводырь лесного люда, - усмехнулся бородач.
– Введоме у него, что при нынешней власти огнищане обнищали. Я вот подался в бродники. А он меня величал по-прежнему.
– Эй!
– крикнул Шишонка от голбца.
– Как там тебя? Род! Я кое-что нащупал в полах твоего корзна. Отодрал подбой, и вот… - Он бросил деньги на стол.
– Не тяжелит ли твоё платье сей груз?
– Верни ему эти куны, - велел Фёдор Дурной.
Род решительно воспротивился:
– Пусть деньги по моей воле перейдут к вам. В благодарность за обережь и кормление.
– Твоя воля - хорошая воля!
– как к огню, протянул к деньгам руки Озяблый.
В избу вошёл Зуй. Замер у порога. Потом бросился к столу, тараща глаза:
– Куны!
– отменная добыча! Надобно сметить [114] , сколько их тут. Давайте сметим… О, гривна кун! Так давайте скорей делить.
Когда деньги были поделены на четыре части, Зуй возмутился:
– Шишонка не в счёт! Он не участник добычи!
[113] ВЕТХИЕ КУНЫ - ходившие в то время деньги старого образца.
[114] СМЕТИТЬ - сосчитать.
– Это и не добыча, - остановил его Фёдор Дурной.
– Пожалованье от молодого боярина, по ошибке пленённого.
Но возбуяние Зуя росло, как пожар в стогу.
– По какой такой ошибке? Что за пожалованье? Нет, лопни моя ятрёба!
– делите на троих, и вся недолга.
– Закрой лохалище [115] , а то потяпыш дам [116] , - пресекал попытки задиры отнять его часть Шишонка Вятчанин.
– Отдай, бздюх [117] , чужую добычу!
– не отступал Зуй.
[115] ЛОХАЛИЩЕ - пасть.
[116] ДАТЬ ПОТЯПЫШ - ударить.
[117] БЗДЮХ - вонючий зверек, хорек.
– Ах, хайдук! [118] Он меня назвал бздюхом!
– верещал Шишонка, - А сам как увидит куны, так и юром юрит [119] , юлой юлит! Ах ты волкопёс!
– Нишкни, свиная вошь!
– ревел задира.
– Днём, как пропойца, за печью лежишь, а ночью, как глупый подважник [120] , у пьяных мошны холостишь.
– Чего мелешь, хапайла? На меня не хайлай, не бери на горло!
– отбрёхивался Шишонка, крепче сжав свою долю.
[118] ХАЙДУК - крикун, нахал.
[119] ЮРИТЬ - суетиться.
[120] ПОДВАЖНИК - воришка.
– Ну, берегись, базыга! [121]– бросился на него Зуй.
– Ну, старый хрыч, пора тебе спину стричь!
– Успокойся, - велел Дурной.
– Прочь, посконная борода!
– замахнулся и на него задира.
Род поднялся из-за стола. Показалось, что раненая голова от такого шума раскалывается по черепкам.
– У-ху-ху-ху-ху!
– закричал он филином.
– Деньги вы у меня не силой взяли. Сам отдал. Вот и делю на четверых. А твой час, задира-головник, уже пробил, пора выходить на воздух, - В повисшей тишине Род вновь опустился на лавку.
– Думал, бродники страшные, а вы дети дурашные.
[121] БАЗЫГА - старый хрыч.
– Поделом нам, - согласился Шишонка.
Озяблый
– Давно ли из леса?
– обратился к Роду Дурной.
– Недавно, - ответил юноша, - а по Букалу уже скучаю.
– Тоска по Букалу мне тоже ведома, - склонил голову бородач.
– Кажется, век не видал наставника нашего, все собираюсь проведать, да случая нет. Однако, - поднялся он, - утро вечера мудренее. Добро бы ещё этот бзыря [122] Зуй наш краткий сон не порушил. Всю жизнь - бешеный рыскун!
[122] БЗЫРЯ - сорванец.
В избу вошёл Шишонка Вятчанин. На руке его висел чебурак [123] .
– А задира все ещё не оправился?
– спросил Фёдор Дурной.
– На тот свет отправился, - спокойно сообщил хозяин избы.
– Порешил я его.
Дурной подошёл к Вятчанину. Поднялся из-за стола Род. Слез с полатей Фёдор Озяблый.
– Он к матушке моей покойной приобщил хульные слова, - пояснил Шишонка.
– Я и не совладал с собой, братья.
– Задира - завзятый матерник [124] , - отметил Дурной.
– Однако безоплошно надо чебураком владеть, чтобы враз уложить этакого бардадыма [125] .
[123] ЧЕБУРАК - тяжелая свинцовая гиря, которую носят на ремне.
[124] МАТЕРНИК - любитель ругаться матом.
[125] БАРДАДЫМ - верзила.
Озяблый согласно наклонил голову. Да, высоко было Шишонке до жердяя Зуя.
Все молча вышли во двор, при свете сального фонаря прошли в дальний угол, где чернел дощатый задец. Там темной кучей на пожухлой траве лежала телесная оболочка задиры с пробитым черепом.
– Не смог совладать с собой, братья, - глухо повторил хозяин избы.
Ему никто не ответил. Споро и все-таки долго копали яму за тыном. Когда вырос могильный холмик, Фёдор Дурной сказал:
– Тебе, Шишонка, надлежит поутру с нами ехать в Азгут-городок. Надо перед Невзором открыться. Боюсь, вирой ты не отделаешься. Атаман любил Зуя.
Вернувшись в избу, Вятчанин сел на чурбак у двери и задумался. Все уже улеглись, а убийца никак не гасил фонарь и, в конце концов, произнёс:
– Человека жизни лишил, а самому помирать неохота.
– Да, нет больше с нами задиры, братья, - откликнулся с полатей Фёдор Озяблый.
– Меня бы тоже не было, кабы Фёдор Дурной не спас, - прозвучал голос Рода с голбца.
Долго длилось молчание, ещё не привычное в избе после смерти задиры, потом Род продолжил:
– Если вы братья друг другу, дозвольте мне повиниться в убийстве Зуя. У меня почтенная причина. Меня атаман поймёт.
– А доказуема ли твоя причина?
– засомневался Дурной.
– Сам Зуй доказал, - сел на голбце возбуждённый Род.
– Разве сказки [126] двух Фёдоров мало?
Опять долго молчали.
– Как решишь, Озяблый?
– спросил Дурной.
– Как вы порешите, я не порушу. Клянусь Сварогом, - отвечал тихий голос с полатей.
– Тогда, - приговорил бородач, - оставайся завтра, Шишонка, в своей избе. Хозяйствуй на становище бродников. Оставляем тебе и сапатого коня с боярской конюшни. Все четверо будем дальше жить, как договорились. А теперь погаси фонарь!
[126] СКАЗКА - здесь: показание, свидетельство.