Кровь и почва русской истории
Шрифт:
Отчасти это игнорирование понятно. Ведь самый важный для гуманитариев вопрос – это вопрос о том, как биология проецируется (если она вообще проецируется) в социальность и культуру. В самом деле, какие социальные, политические или культурные выводы можно сделать из генетически обусловленных этнических различий в компонентах сыворотки крови и дерматоглифических комплексах? Что следует из такой наследственности, кроме, возможно, некоторых гастрономических предпочтений и полезной для криминалистов информации? Что контролируются теми 5-10 % генов, которыми отличаются расы и этнические группы? Если биологический уровень этнической дифференциации безразличен человеческой реализации в истории, тогда он не представляет важности для социогуманитарного
Однако научно зафиксированную этническую и расовую изменчивость нервной системы и анатомического строения головного мозга (естественно, генетически контролируемую)[50] невозможно отнести к безразличной для человеческой истории стороне дела. Ведь речь идет, - ни много, ни мало, - о степени и даже самой возможности интеллектуального и культурного развития. По данным классиков современной генетики Фогеля и Мотульского, уровень человеческого интеллекта на 80 % определяется генетическими факторами. В фокусе современных дискуссий находится выяснение баланса средовых и наследственных факторов, но отрицать значение последних уже никто из ученых не решается. А среди наследственных факторов очень важная роль принадлежит этничности и расе.
На протяжении многих лет неоднократно подтверждалась сильная корреляция расовой принадлежности и интеллектуального коэффициента (IQ), которая выглядит следующим образом: у европеоидов он в среднем равен 100; у народов Восточной Азии варьируется от 101 до 111; у негроидов, где бы они ни жили – в Африке, США или Англии, - IQ колеблется в большинстве случае от 70 до 90. Сразу надо оговориться, что IQ отражает лишь некоторые стороны интеллекта, в частности, он не дает представления о творческих способностях.
По уверениям американских генетиков, авторов одной из наиболее громких научных публикаций 2005 г., евреи именно генетически умнее всех остальных народов. Правда, оборотной стороной их врожденного интеллектуального превосходства оказываются этнические же наследственные заболевания[51]. (К слову о болезнях: последние несколько лет в американском Сиэтле интенсивно формируется специальный банк наследственных этнических болезней. Вряд ли можно назвать незначительным генетическое различие, которое предопределяет, жить человеку или умереть.)
Возьмем еще один капитальный факт человеческой биологии. Хорошо известно, что восточные азиаты и европеоиды тяготеют к двум различным типам мышления – соответственно к пространственно-образному и логико-дискурсивному, которые, в свою очередь, связаны с преимущественной активностью соответственно правого и левого полушарий головного мозга[52]. Вне зависимости от того, когда и под влиянием каких факторов возникла подобная межполушарная асимметрия, она закреплена генетически. Между тем ее проекции в социальную жизнь фундаментальны. Различный тип мышления означает, что люди, в нашем случае европейцы и восточные азиаты, по-разному видят (в прямом смысле слова!) и воспринимают мир, выстраивают различные социальные и культурные стратегии его освоения. Специально подчеркну, что в этом случае не тип социализации и культурные модели формируют тип мышления, а наоборот, генетически закрепленные биологические свойства предопределяют тип социализации и культурные особенности.
Конечно, генетически закрепленные потенциальные возможности проявляются только в процессе онтогенеза благодаря социальным факторам. Однако дабы проявиться, они сначала должны быть. Причем эти потенциальные возможности генетически дифференцированы как на личностном, так на этническом и расовом уровнях. По своей природе различаются не только отдельные люди, но также целые народы и расы.
Переход к новому пониманию этничности составляет часть принципиального пересмотра соотношения в человеческой истории биологии и социальности, или, воспользовавшись популярной метафорой, «крови» и «почвы». Приведенные выше фундаментальные факты, число которых можно без труда умножить, ставят под сомнение популярную оппозицию биологии и культуры, природы человека и его истории.
Тезис
Нет и не может быть китайской стены между биологией и социальностью в человеке и истории, их разведение – исключительно интеллектуальная операция, предпринимаемая в аналитических целях. В человеческой истории, причем не только на ранних ее стадиях, культурные факторы находятся в синергетическом (взаимоусиливающем) воздействии с биологическими. Вот как это выглядит в случае с этногенезом.
Возникшие вследствие дивергенции сравнительно небольшие генетические различия между двумя группами людей проецируются в культуру и социальность, формируя групповую дифференциацию по культурным, лингвистическим и хозяйственным признакам. В свою очередь, накапливающиеся культурно-лингвистические и социальные различия усиливают склонность к сотрудничеству со «своими» и враждебность к «чужим». Браки заключаются внутри «своей» группы, что ведет к накоплению генетических различий, к увеличению генетической дистанции между группами. Общая схема такова: биология – культура – биология.
Как бы высоко не воспаряла культура, она в любом случае привязана к биологии – напрямую или через множество опосредований. Казалось бы, что дальше от биологии, чем язык, на котором мы говорим. Ан нет, у народов Европы дифференциация по генетическим локусам совпадает с языковыми границами[53], другими словами, биология и культура совпадают.
Биология – не просто фундамент социальности и культуры, это скорее их каркас, который вплетен в само здание и без которого оно рухнет. В каком-то смысле биологическое и есть социальное, «кровь» тождественна «почве». Это утверждение следует понимать двояко: во-первых, человеческое тело как таковое выступает исходным пунктом культуры и социальности, оно творит их вокруг себя; во-вторых, многие нормы и модели социального поведения носят врожденный характер, то есть по своей сути принадлежат биологии, а не культуре.
Начну с первого тезиса, который принадлежит не грубому расистскому, а рафинированному постмодернистскому дискурсу. Проникнутый стремлением релятивизировать человеческое тело, этот дискурс, по иронии судьбы, онтологизировал его. Культурно-историческая обусловленность восприятия тела не в состоянии элиминировать того, что оно оказывается предельной, нередуцируемой величиной. Постмодернизм вернул тело в человеческую историю и натурализовал гуманитарный дискурс.
Понятие «биополитики» было введено не каким-нибудь расоведом III Рейха, а Мишелем Фуко, который весьма убедительно доказывал, что «для современных обществ, с тех пор как они перешагнули биологический порог современности, в их политических стратегия речь идет о выживании самого вида. Эти стратегии, от регулирования уровня рождаемости через складывание государственной задачи жизнеобеспечения вплоть до борьбы за колониальные ресурсы или, например, за “жизненное пространство на Востоке”, не только руководствуются гегемонистскими и обладающими властью над действительностью образами тела, которые относятся к важнейшим культурным параметрам Нового времени, - они сами занимают центральное место в так называемой “большой” истории» [54]. Итак, по мысли Фуко, стержень истории составляет проблема «выживания вида», то есть биология, хотя и облекающаяся в разнообразные культурные одежды.