Кровь и почва русской истории
Шрифт:
Незаурядная заслуга постмодернизма также в том, что он реабилитировал значение телесности как важного (нередко – основополагающего) фактора личной и групповой идентичности. «…Коллективные “идентичности” людей часто основаны на проведении границы на основе телесных различий, служащих линией исключения: анатомические различия половых органов, различия в цвете кожи и т.д. […] …трудно представить себе представления о “я” и “мы”, не исходящие всякий раз из сравнения тел»[55]. Вполне очевидно, что чем больше отличие в телах, тем выше возможность антропологической негативизации и минимизации Другого, превращения его во враждебного чужака. «Радикальное отличие всегда таит в себе смертельный риск» - эта формула не выдумана, а
Наконец, постмодернизм конституировал новую парадигму философской антропологии, в которой «тело», «телесность» оказываются основой экзистенции. Тело – средоточие социальной активности, оно воплощает боль и удовольствие, обеспечивает человека опытом, превосходящий вербальный (известно, что 90 % получаемой нами информации обрабатывается на невербальном уровне) В общем, тело творит и выращивает язык и систему понятий, проектирует вокруг себя мир культуры и социальности[56]. (Сомневающимся посоветую вглядеться в ошеломляющую индустрию современной моды. Разве она не выросла из человеческого тела и вокруг него?) Впрочем, оригинальность этой точки зрения сомнительна для знатоков Фридриха Ницше. Еще в конце XIX в. великий немец утверждал, что именно тело – настоящий исток моральных ценностей, воли к знанию и власти.
Но в нашем случае несравненно более важно, что новая (или забытая старая?) парадигма философской антропологии основательно подкреплена последними достижениями антропологии физической. В обобщающей работе Бутырской фактически доказано существование биологической основы человеческой эстетики и выявлена капитальная важность тела в системе человеческих коммуникаций[57].
Так или иначе, биологический и социологический подходы к человеку не противостоят и даже не дополняют друг друга, они фактически совпадают. Впрочем, стоит ли этому удивляться, если человек по своему поведению, физиологии и генам является одной из обезьян? Правда, обезьяной думающей, наделенной сознанием и языком. Во всяком случае традиционная проблема «происхождения человека» в современной науке все более заметно вытесняется проблемой происхождения сознания[58].
Перейдем теперь к идее генетической предопределенности человеческого поведения. Несмотря на жесткую критику социобиологическая гипотеза выдержала испытание временем. Отойдя от своих прежних крайностей, она стала лишь сильнее. Теперь только научные «экстремисты» придерживаются прежнего мнения, что генетика, наследственность определяет все – от социальной карьеры до выбора религии, идеологии и типа политической системы. Верх взял более сбалансированный взгляд, который состоит в том, что чаще всего окончательный выбор в пользу наследственности или средовых факторов невозможен, и поэтому речь должна идти о сложном и динамичном взаимодействии врожденного и приобретенного в человеке в различных контекстах. Такая трактовка выглядит приемлемой и для критиков социобиологии, ведь отрицать роль и значение наследственности в социальной жизни уже невозможно, тем более что этот тезис обретает все более основательные подтверждения.
Новые материалы социобиологии, биологии человека и физической антропологии позволяют всерьез рассматривать проблему существования врожденных социальных инстинктов восприятия и действия. (Обращаю внимание, что речь идет именно об инстинктах, то есть моделях, составляющих самоочевидное (неосознаваемое и нерефлексируемое) изначальное основание человеческого восприятия и поведения.) Более того, выясняется, что эти инстинкты этнически дифференцированы, то есть они отличаются у разных народов. Это значит, что, хотя нам кажется, будто мы видим мир и действуем в нем естественным для человека вообще образом, в действительно мы воспринимаем и осваиваем его в манере человека определенной национальности.
Не верится? Но вот оформившаяся в рамках физической антропологии новая субдисциплина антропоэстетика изучает «этнические (курсив мой.
– В.С.) особенности эстетического предпочтения морфотипа внешности», или, другими словами, восприятие и оценку этническими группами внешности людей. Ее теоретико-методологическое основание составляет тезис о биологической (а не только социальной) детерминированности взаимного человеческого восприятия, о «связи между генофондом (курсив мой.
– В.С., напоминаю, что генофонды этнических групп отличаются) и социальными установками (курсив мой.
– В.С.), коррелирующими, в свою очередь, с положительным или отрицательным восприятием и эстетическим суждением о морфотипах внешности»[59].
Другими словами, общевидовая биологическая матрица человеческой эстетики (существование которой, напомню, доказано в капитальном труде Л.М.Бутырской) этнически дифференцирована. Нормативные варианты эстетической красоты этнических групп, включая русских, привязаны к их антропологическим особенностям, причем русский идеал красоты не зависит от географического региона. «Во всех русских группах вне связи с географической дифференциацией отмечаются относительно близкие варианты эстетически предпочитаемой красоты…»[60].
Этнически дифференцированные врожденные различия наблюдаются также в восприятии цвета, пластических форм, ландшафтов, пространства и времени. Еще раз повторяю: здесь имеет место генетическая детерминированность, а не культурно-исторической обусловленность. Так, исследование геногеографии Восточной Европы выяснило, что в ходе исторического развития российский природный ландшафт был включен в русский генофонд: из фактора внешней среды он превратился в фактор внутренней, генотипической среды организма человека[61]. Если предельно упростить, то у русских есть «ген русской природы», вследствие чего природа и ландшафт среднерусской полосы вполне бессознательно воспринимаются ими как эталонная и наиболее комфортная среда обитания.
Экспериментальные свидетельства бессознательных связей этничности с типом экосистемы предоставляет также опыт лечения невропсихологических расстройств[62].
Из генетически детерминированного различного видения мира неизбежно вытекают различные стратегии его освоения и действия в нем. Более того, подобно этническим инстинктам восприятия существуют и такие же этнические инстинкты действия.
На уровне обыденного сознания мы хорошо знаем, что в одинаковых ситуациях люди разных национальностей ведут себя по-разному; гипотетический пример такого поведения покойный Лев Гумилев любил использовать для демонстрации врожденных этнических поведенческих стереотипов[63]. Однако бытовые примеры не дают ответа на вопрос о соотношении врожденного и приобретенного в человеческом поведении и даже не позволяют его поставить. Для подобной постановки нужен масштаб Большого времени, а не трамвайных склок.
Вероятно, наилучшим (хотя не бесспорным) доказательством существования врожденных этнических инстинктов восприятия и действия может служить различное поведение и различные результаты в истории народов, живших в одинаковых условиях и стартовавших с общей исходной позиции. Долговременный русский успех в истории – самый близкий и доступный нам пример. Невозможность объяснить его случайностью или любыми комбинациями внешних факторов и обстоятельств ведет к заключению о русской истории как реализации русскости – биологического по своей сути изначального тождества русского народа.