Кровавая графиня
Шрифт:
Вся зардевшись, Эржика вскрыла письмо.
«Моя единственная, — прочла она и возмущенно поморщилась, — поскольку неожиданный случай сегодня утром помешал мне высказать Вам мои чувства устно, делаю это письменно. Я люблю Вас, моя дорогая, и сожалею, что был способен хоть на единую минуту заронить в Вас подозрение, что не хочу стать Вашим мужем. Жажду, чтобы Вы стали моей женой как можно скорее, и чем быстрее Ваша драгоценная приятельница назначит день нашей свадьбы, тем счастливее я буду, тем больше будет моя радость. Пусть наши дни стремительно бегут. Каждый из них приближает
Преданный Вам, обожающий вас Иштван».
Письмо так возмутило ее, что она разорвала его на мелкие клочья, движения ее были столь стремительны и резки, что даже гайдук оглянулся. Какая наглость, какая подлость! Более того, гнусное письмо он даже не писал собственной рукой. Прекрасно оформленные, округлые буквы и ровные упорядоченные строчки свидетельствовали о пере человека, для которого писание — ежедневный заработок. Он диктовал его писарю, как и все прочие любовные письма, дабы покинутые им любовницы, жаждущие мести, не могли использовать их против него.
Обрывки письма вылетели из кареты, и ветер разбросал их по набережной. Но с ними сомнения и опасения Эржики относительно намерений графа не рассеялись. Неужели он действительно хочет жениться на ней? Сколько в его строках правды?
Она подняла глаза к тучам, мчавшимся над Прешпорком.
Ведь у нее нет никого, кому она могла бы довериться, у кого искать защиты. Разве что тучам пожаловаться?
А тучи тянулись прямо в сторону Врбового и Чахтиц. Думают ли о ней Приборские, вспоминает ли ее Андрей Дрозд? И откликнется ли кто-нибудь из них, если она будет нуждаться в помощи?
Меж тем Алжбета Батори готовилась к встрече с желанным незнакомцем.
Двенадцать девушек сновали по комнатам, исполняя ее приказ. Все блестело чистотой, порядком, и множество цветов в вазах наполняло комнаты заезжего двора ароматами уютного домашнего очага. Девушки нарядили госпожу в розовый шелк. Прилежно подготовившись к встрече, она возбужденно ходила из комнаты в комнату, то и дело выглядывая в окно, не подъехала ли к заезжему двору долгожданная карета.
Желанная минута наступила.
Из кареты с гербом палатина Дёрдя Турзо важно вышел Юрай Заводский и вскоре уже стоял перед чахтицкой госпожой. Она смотрела на него с пылающим лицом, едва сдерживаясь, чтобы не кинуться ему на шею.
Лицо Юрая Заводского было холодно, лишь по временам его оживляло выражение приветливости, предписанное бонтоном[49].
— Вы пригласили меня, ваша светлость, — поклонился он. — Я счел своим долгом принять приглашение.
— Значит, вы приехали только из чувства долга? — улыбнулась она с мягким укором.
— Долга весьма приятного, — уточнил он с улыбкой, — однако я так и не узнал, чему обязан вашим приглашением.
Она бросила на него испытующий взгляд.
— Цель вашего приезда я обозначила в письме достаточно туманно, но надеялась, что вы догадаетесь…
— Нет, не догадался, ваша светлость. — Он растерянно взглянул на нее.
—
— Вы писали, милостивая госпожа, — говорил он между тем спокойным тоном, — что с радостью ждете свидания с человеком, который много лет тому назад вошел в вашу жизнь, а потом исчез и которого после тщетных поисков привела к вам чистая случайность. Вы просили, чтобы я встретился с вами и помог вам оживить воспоминания о событии, которое, возможно, остается лишь в вашей памяти столь свежим, словно произошло только вчера…
— Да, я именно это писала, — сказала она, впиваясь глазами в своего собеседника, стремясь уловить малейшее движение его мысли, даже самой затаенной.
— Меня весьма удивило, — ответил он, избегая настойчивого взгляда графини, — что вы одариваете меня, человека, увиденного вами впервые, столь великим доверием, что хотите посвятить меня в свои самые сокровенные переживания и воспоминания.
— А вы уверены, что это так, сударь? — Она подошла к нему, схватила за плечи и в упор заглянула ему в глаза. — А может быть, мы вчера встретились в третий раз?
Ее глаза обжигали Юрая Заводского, опаляли жарким пламенем. А он с трудом постигал смысл ее слов, не знал, как вести себя.
— Это же ты, да-да, ты, мой долгожданный возлюбленный! — вырвалось у графини, и она в восторге стала целовать его.
Заводский воспринимал это буйное проявление любви словно в полусне.
— Скажи мне, что ты тот рыцарь, который в один прекрасный майский день на берегу Вага привлек фею в свои объятия! — молила она, приблизив к нему пылающее, почти девичье нежное лицо.
— Да, я тот, кто привлек в свои объятия фею, но рыцарем я не был! — с горькой улыбкой признался он, приходя в себя. — Вел я себя далеко не по-рыцарски, мое поведение заслуживало сурового наказания. И хотя я избежал кары, совесть мучает меня по сей день! Я страшился той минуты, когда встречусь с вами. И она, эта минута, пришла, когда я менее всего этого ожидал. Поверьте, ваша светлость, я вовсе не из трусости сделал только что вид, что встретился с вами впервые. Я не хотел бесцеремонно напоминать вам о событии, в котором я давно раскаялся, и потом — у меня была слабая надежда, что во мне, с годами изменившемся до неузнаваемости, вы не узнаете того подлеца, который столь корыстолюбиво вторгся в ваши девичьи мечты. Здесь, перед вами, я не отрицаю того, что совершил, и отдаю себя на ваш суд!
— Я накажу тебя своей любовью! — Она снова обняла его.
Он не переставал удивляться. Возможно ли, чтобы надменная чахтицкая властительница столь безоговорочно предлагала ему свою любовь?
— Я хочу, чтобы ты знал, — говорила она, словно читала его мысли, — что я благодарна тебе за самые прекрасные минуты моей жизни. Я полюбила тебя с первого взгляда, когда увидела на берегу Вага, и с тех пор никогда не переставала мечтать о тебе. Моя жизнь без тебя пуста. Отвратительно пуста. Скажи мне, почему ты разжег во мне любовь, а потом исчез?