Кровавая Мачеха
Шрифт:
— Ты пересылался с нынешней императрицей Мидантии как раз, когда клялся мне в любви? — улучив момент, перебила мужа Элгэ. — Кому из нас ты врал? Или обеим?
— Прекрати, — досадливо поморщился он. — Я никогда не верил этой предательнице собственной семьи. И избавился бы от нее сразу — едва получил бы власть.
Да, это легко. Пистолетный выстрел, арбалетный болт, меткая стрела с чердака. А то и публичная казнь. Или тихое удушение в тюрьме. Мидантия на такое горазда.
Вот только кто от кого бы тут еще раньше избавился? Если Юлиана Кантизин изначально это и планировала — у нее больше опыта в таких делах. И предсказать
А почему — нет? Использовал же Элен Контэ. Она — глупая, наивная горлица, а не ядовитая змея, вроде мидантийской принцессы. Но именно Виктор горлиц презирает еще сильнее, чем ненавидит змей.
— Предательницы — кого? Отчима? — в отличие от мужа, Элгэ по покоям выделенного им дворца метаться не намерена. Ей хватало выдержки даже против Валериана Мальзери. Или Поппея Августа. А ведь оба легко могли ее уничтожить. Медленно, мучительно и со вкусом… в таких делах. — Я тоже предала дядю, он же свекор. Забыл?
— Это ты забыла. — Виктор застыл на фоне очередной картины. Заслоняет багровый пылающий город и темно-пенное бушующее море. Как в Мэнде. Элгэ не была там. Даже меньше, чем Виктор. Но видела всё это в кошмарах много раз. — Как мы мечтали отомстить, как были готовы на всё! Ты сама пудрила бы мозги кому угодно, лишь бы дорваться до мести и крови врагов. До шанса порвать их в клочья! До пляски на их могилах.
В реальном прошлом или в легенде погиб от рук врага благородный герой — и его город оказался беззащитен. А враг-победитель и впрямь плясал на его могиле, упиваясь своей воинской славой.
Просто ли так Юлиана Кантизин выделила гостям именно этот дворец? И именно эти покои?
— И потому понимаю право на месть других, Виктор. И не презираю за то, на что готова сама. Я — далеко не святой агнец милосердного Творца. Но я и не врала любимому человеку ради призрачных интриг.
— Призрачных?! С помощью мидантийской армии мы перебили бы всех врагов моего отца. Еще тогда.
— Ты рисковал жизнью своих сестры и матери. Еще тогда. Ты чуть не лишил свою семью единственного убежища. Тебе мало было в злейших врагах Эвитана — ты дразнил еще и могущественного императора Мидантии. Каковы тогда были твои реальные шансы на победу — твои и принцессы Юлианы? И ты сейчас у власти — без всякой Мидантии. И где же убийцы Алексиса Зордеса? Среди твоих министров. Мстишь ты одному Всеславу Словеонскому, да и то — не силой оружия.
Злая, недобрая улыбка ползет по его лицу. Змеей. Уродует по-настоящему красивые черты.
У Элгэ у самой здесь рыльце в густом пушку. Но она хоть это честно признает.
— Лучше признайся, что обезумела — от смерти Октавиана Мальзери? Но ведь это и есть месть, Элгэ. Истинная, по-настоящему выдержанная… мидантийская. Последний сын нашего врага мертв. А его отец верно служит нам, потому что куда ему еще деться? Или ты и впрямь спала с наглым сопляком Октавианом?
— Даже если и так? С ним, с его братом ли — он же мой муж… Был им тогда. Да хоть с самим змеем Валерианом. Хоть с ними со всеми — по отдельности и сразу. Пожелай граф Мальзери мое тело — что я смогла бы ему противопоставить? Я же была полностью в его руках. У него в плену. Виктор, умер не подлый убийца, а его юный невиновный сын. Благородный
— Ты — его любовница или нет?
— Твоего отца? Ты знаешь ответ.
В далекой древности один принц украл прекрасную принцессу. Точнее, подбил с ним сбежать. Единственную наследницу своих земель. Почему-то все помнят любовь, но забывают золото и власть.
Принц тоже любил дразнить чужеземных гусей. Могущественных и вооруженных до зубов.
— Оставь в покое моего отца! — заорал Виктор. — Люби его хоть до конца твоих дней, если сама в это веришь! Или люби его во мне, если предпочитаешь так. Моего отца уже нет — и ты не вернешь его никогда. Сейчас я спросил тебя про щенка Мальзери. Октавиана Мальзери!
— Да, — бросила ему в лицо Элгэ. — И что? Я никогда не клялась тебе в любви. В отличие от тебя.
— Клялась, любимая! — прошипел он. — Иногда твое тело клянется вместо тебя, Элгэ. А оно жарко клялось мне много раз — очень много, Элгэ. Уже не помнишь?
— Тогда тебе поклялась еще и Элен Контэ. А твое тело поклялось ей. И много кому еще. Уже не помнишь?
Старший брат вступился за юного принца. Не мог же он его предать. И город пал.
И уже на всех парусах плывет быстроходный корабль, что увезет драгоценную красотку домой. Она уцелеет, выйдет замуж вновь или вернется к бывшему мужу, родит десяток детей.
— Хочешь, Элен умрет? — абсолютно равнодушно вопросил муж.
— Прямо в родах?
— Или до них. Она сейчас в Лютене.
— Виктор, ты спятил? — Элгэ постаралась заморозить тон хлеще любого Мальзери. Уже привычно. — Это же твой ребенок.
Были ли беременные среди замученных рабынь Поппея Августа? Наверняка.
Кто-то не принял вовремя нужных трав, кто-то не знал, что именно принимать. И всегда есть те, кто наивно верят, будто смогут спасти себе жизнь именно так. Что самый жестокий зверь пощадит свою плоть и кровь. Свое будущее дитя.
— Разве ты не требуешь доказательств моей любви?
— Любви, а не безумия. — Его уже и доказывать излишне. — Оставь в покое Элен и ребенка. Твоя мать умерла, чтобы они жили.
— Да. И это был ее выбор — отнюдь не мой. Я никогда не обменял бы маму на Элен. И каждый раз, когда я вижу эту жалкую, безвольную овцу, я вспоминаю всё. Вспоминаю, кого лишился.
Неужели даже прежняя Элгэ могла бы его сейчас пожалеть? Та онемевшая от горя дурочка — по дороге в Аравинт? Неужели даже тогда была бы настолько махровой идиоткой? Так не выражается никакая любовь к матери, Виктор. И ни к кому другому.
«Если поймешь, что я — это уже не я…»
У Юстиниана хватило смелости попросить о смерти вовремя. Это Элгэ опоздала.
Но почему несчастный кузен и первый муж вспомнился именно сейчас? Почему — он? Потому что бедный Тиан безумно боялся того, что с ним происходит, но ему хватило мужества это осознать. И вовремя попросить об избавлении.
Не окажись Элгэ в Эвитане, не пройди такой путь — так ничего бы и не поняла? Осталась бы прежней девочкой — из теплого, но игрушечного мира Прекрасной Кармэн? Поэтессой и художницей? И еще будущим кабинетным ученым — среди таких же, как сама?