Кроваво-красный

Ulgar Ridt

 — Ты хоть что-то не ломала? — Спикер сделал пару глотков и отставил стакан на прежнее место.

 — Позвоночник и пальцы. У меня кости от природы хрупкие, — Терис покосилась на наполовину опустевший стакан. — Вы все-таки попробуйте поспать, пожалуйста. Вам отдыхать надо.

 — В Пустоте отдохну, — от спокойного на грани безразличия тона темнело в глазах, и старательно изгнанное отчаяние накатывало с новой силой, вынуждая тяжело опуститься на свободный край кровати.

 — Может, потом, через много лет? — голос дрогнул несмотря на жалкую попытку не принимать слова всерьез, — Вы нам здесь нужны. Вас вылечат. И…все еще наладится.

 — Только слез не надо, я еще живой, — забинтованная

рука коснулась плеча. — Лучше о себе подумай.

 Снова подобие напутственного слова, почти завещание, но возражать уже не было сил. Спорить и убеждать бесполезно, а думать о себе всегда получалось плохо. Наверное, как и думать вообще, ей часто об этом говорили, и последние события только подтверждали правоту этого замечания.

 Терис молча свернулась на краю кровати, не встретив сопротивления, осторожно обхватила Спикера за руку, щекой чувствуя под рубашкой слои бинтов. Даже с зельями лечиться еще дня три, если Винсент позволит окончательно угробить здоровье и не притащит сюда целителя, послав к черту формальности. А может, все же заставит растянуть лечение на положенный срок, за это время все получится… Лучше даже не думать, как.

 Терис зажмурилась, когда Спикер погладил по волосам здоровой рукой, и страх перед будущим на время отступил. Все это потом, сейчас есть только густой сумрак, в котором тускло поблескивает костяными изгибами лук и топорщатся рядом с ним костяным оперением стрелы.

 "Самое время помолиться Ситису"...

 Мари говорила о том, что надо просто обратиться, увидеть Пустоту во всем ее величии, но вместо Пустоты рисовалось только не менее мрачное и пугающее настоящее. Темная комната, тусклый блеск склянок с лекарствами, хриплое дыхание Спикера и замораживающее осознание происходящего.

 "Ситис, если ты...если ты меня слышишь, я все это делаю не для себя. Братству так будет лучше, и...пожалуйста, не присылай свою Ярость", — беззвучная молитва непонятному божеству ничем не отличалась от молитв Девятерым, которые она исправно читала перед сном в приюте. Сначала она просила, чтобы вернули маму, потом — чтобы дали пережить зиму, вылечили от свирепствовавшей в тех местах лихорадки, помогли научиться стрелять из лука и стать как Защитница... А потом она перестала молиться совсем, и теперь слова с трудом шли на ум, сливаясь в не вяжущиеся с образом божества Пустоты просьбы. Может, следует помолиться и им, милосердие и помощь в исцелении по их части… и Шеогорату, чтобы покровительствовал и заглушал голос здравого смысла, шептавший, что еще есть дорога назад.

 — Вы спите? — шепот утонул в тишине, и Терис, выждав минуту, осторожно встала.

 Тихо. В доме никого нет, слышно, как в трубе печки воет ветер и как где-то внизу скребется в дверь Шемер. Надо торопиться, пока он своим шуршанием не разбудил кого-нибудь внизу.

 Половицы не скрипнули под ногами, когда Терис подошла к столу. Белесый лук и стрелы тускло поблескивали костяной гладкостью, приковывая взгляд к изгибам и наростам, от мысли о происхождении которых становилось не по себе до стука зубов. Пустота есть. Есть Ярость Ситиса, в этом сомневаться не приходилось — забыть мертвого Корнелия не получилось бы при всем желании, как и про ожившую в ту ночь темноту в каждом углу подземелий. Порождение Пустоты добралось до него, когда он преступил Догмат. Добралось, но не сразу. У него была неделя, а то и больше — он успел вернуться с задания, его судили, он приехал в Чейдинхолл… Больше недели, и у нее должно быть столько же. И, может, Ситис все же способен на снисхождение и понимание...

 Руки дрожали, безотчетно натягивая рукава до кончиков пальцев, и слова молитвы заблудились в закоулках сознания, когда пальцы коснулись гладкой кости. Через тонкую ткань рубашки опалил

холод, пробежала по костям боль — терпимая, затаившаяся через пару мгновений. Оружие не принимало чужих, или Ситис предостерегал от нарушения Догмата — неважно. Перчатки должны исправить дело. Перчатки, быстрая лошадь и хотя бы четыре дня в запасе — до Лейавина слишком далеко.

 Рука сжала лук, колчан оттянул тяжестью плечо, скрипнули под быстрыми шагами половицы, и ответившая на звук тишина была полна укора. Еще одно нарушение если не Догмата, то неписаных и без того ясных правил, за которое достанется если не от высших сил, то от более близкого начальства.

 "Простите, Спикер, но это для вашего блага», — осторожно закрытая дверь отделила от сомнений, не оставляя пути назад и даря краткое спокойствие, — «Видит Ситис, я все верну".

Глава 56

Усталость обрушилась только через несколько часов пути, когда пришлось дать отдых взмыленной лошади и свернуть с дороги в таверну. Сил, казалось, было еще много, когда гнедая уже начала спотыкаться, и только остатки здравого смысла заставили остановиться на ночлег в безымянной ночлежке у полузаброшенной дороги в лесу. Хрупкое спокойствие удалось сохранить, оплачивая комнату, поднимаясь по лестнице, хватило сил, чтобы закрыть за собой дверь, после чего ноги подогнулись и тело сползло на пол.

 Она выбралась из Чейдинхолла, едва открыли ворота, и, как только они скрылись за поворотом, сорвалась на бег. Добраться до дома Фелиция Атиса удалось за полчаса, еще минут десять ушло на то, чтобы разбудить его и, сбивчиво объясняя ситуацию, выпросить у него самую быструю лошадь. Ее послали с поручением в Анвил, все срочно и настолько серьезно, что не разрешили заглядывать в доверенное ей письмо. Упоминание Черной Руки творило чудеса, и заспанный имперец не стал требовать показать ему письменный приказ, только махнул рукой в сторону стойла, где грызла дверцу гнедая кобыла, и заковылял в сторону дома, бросив что-то насчет норовистого характера лошади.

 Гнедая шла долго и быстро, прежде чем начала уставать, и рядом с этим меркло то, что она успела пару раз хватануть зубами за руку, пока убийца седлала ее. До сумерек удалось добраться почти до самого святилища Вермины, и это дарило слабую надежду на то, что уже завтра, если дать лошади отдохнуть, можно выехать из леса на Желтую дорогу. Оттуда — дня три пути до Лейавина…

 Руки дрожали, стягивая ремень колчана — непривычно большого и тяжелого, рассчитанного на длинные стрелы и лук. Но все это было мелочью по сравнению с неотступным чувством, что оружие ее ненавидит и, стоит протянуть руку, вопьется, как ядовитая змея. Касаться его полукровка так и не рискнула, и, освободившись от ремня, дала колчану сползти на пол.

 В таверне было холодно, дуло из щелей в плохо закрытом окне, на подоконнике коркой застыл лед, по тонкому истертому одеялу пробежала мышь и скрылась в дыре в стене. Обычная ночлежка вроде тех, в которых приходилось зимовать раньше, даже получше некоторых — здесь имелась сколоченная из старых досок кровать, а не брошенный на пол тюфяк из сбитой соломы.

 Терис стянула сапоги и свернулась под одеялом, ловя себя на мысли, что не будет вставать, чтобы передвинуть ближе оставленные в углу у двери лук и стрелы. Чужое оружие тянуло спину, жгло холодом сквозь натянутые до кончиков пальцев рукава, и чутье подсказывало, что, будь у него такая возможность, непременно угробило бы ее. Глупая мысль, прогнать которую никак не удавалось, и здесь страх брал верх, при каждой попытке отогнать его заставлявший вспомнить о реальности Пустоты и опасной природе того, что она порождает.