Кровавый пир
Шрифт:
– Облыжно и есть, – торопливо заговорил Лукоперов, – ты всех опроси: первейший разбойник этот Васька. Сам всех забижал. Помилуй, кто его тронет.
– Ну, вот и скажи воеводе так-то. А мне прости, Иван Федорович, и назад надо не мешкотно.
– Что так? Ты бы заночевал, милостивец!
– Не можно, государь! Там у меня дело есть!
Калачев собрался. Лукоперов, зная обычай, щедро одарил его сукном, холстом, дал денег три рубля и сказал:
– Еще с собою привезу. Только ты, милостивец, замолви слово у воеводы.
– Да мы что! Мы тебя всегда за свово
– Вот и дождались от него, окаянного! – сказал отец сыну, когда тот вернулся с охоты.
– А что?
– Да, слышь, челобитную подал на тебя. Воевода засыл сделал. Теперь вези ему!..
– Я не поеду, батюшка. Я горяч. Могу убить Ваську этого.
– Эх, эх! Теперь уж что, тогда надо было!.. Поеду, вестимо, я. Скорей столкуюсь…
И Лукоперов начал собираться в дорогу. Сборы его были бы не велики, если бы не дума, как воеводу ублажить. Ради такого дела он снарядил ему целую подводу. Навалил на нее рыбы соленой и вяленой, птицы битой, меду кадушку сотового, да с десяток сулей со всякими наливками, да холста, да сукна, да камки – всего понемногу из своего помещичьего обихода, да взял еще ко всему с собою денег двадцать рублей воеводу порадовать.
Воевода встретил его как лучшего друга.
– Садись, садись, Иван Федорович, в красный угол, гость дорогой; устал, чай, с дороги-то? Ну, ну, отдохнешь у меня. Я тебя домой-то не пущу. Мой гость. Ей! Осип, Петра!
Он выставил всякого пития и закусок и говорил не умолкая.
– Времечко теперь, не приведи Бог, тревожное. Слышь, все Стеньки Разина опасаются, антихриста. Так я до тяжб неохоч ныне-то. Пришел Васька Чуксанов, ну, я и за тобой. Кушай, кушай! Знаю я, что он разбойник. Справимся с ним, не бойсь! Нате!.. Чтобы я ему свово благодетеля головой выдал? Ах он, рачий сын! Ха, ха, ха! А уж усладил ты меня ноне, Иван Федорович. Что за мед! Господи Боже мой! Дух с его, дух!.. Прошлого года?.. Да! – перевел он дыханье. – Беды теперь, беды!.. Знаменья в небе всякие: сходятся, слышь, столпы огненные, ровно два полчища, и бьются в небесах. Комета с хвостом, трус по земле. Царь пишет, держи себя с бережением. И на все один!..
Долго еще, как два близких друга, беседовали воевода с Лукоперовым, а наутро позвали на суд Василия Чуксанова.
Известно, что это был за суд и чем он кончился.
После него пошли они обедать и весело смеялись, как они проучили ябедника.
– Хи – хи – хи! – заливался воевода. – Попомнит он кузькину мать. Я его еще закажу в строгостях держать. Ништо, что дворянский сын. Ишь, я, говорит, до царя!
– Хе – хе – хе, – подхватывал его смех Лукоперов, – со мною тягаться задумал; Щенок! Рыло посконное!
– Мало ты засыпал ему!
– А ты через недельку ему еще! Я тебе, Кузьма Степанович, добра не пожалею.
– Да знаю, знаю, милостивец!
Три дня не отпускал от себя воевода тороватого на подарки гостя, и что ни день пили они с ним и за обедом, и в повечер, и в ужин, и только на четвертый собрался Лукоперов домой.
– Господь с тобой, друже! Что же! Держать не буду боле,
Воевода с Лукоперовым чокнулись и уже поднесли чары к устам, когда Осип вошел в горницу и сказал:
– Стрелец Антошка до тебя просится. Говорит, дело.
– Дело! – недовольно передразнил воевода. – На то у меня приказ есть, пусть бы туда и шел. Ну, да зови его! – и пока Осип ходил за стрельцом, он не преминул попечаловаться: – Так-то, Иван Федорович! Видишь сам, чарки испить не дадут. Все ко мне да ко мне, за всякой милостью. Что тебе? – спросил он вошедшего стрельца.
– Смилуйся, – завопил стрелец, падая на колени, – поруха вышла!
– Кака така поруха? В чем?
– А вчерашнего молодца выпустили! Убег!
Лукоперов уронил даже чару:
– Как? Куда?
– Как было? – заревел воевода, вскакивая.
– В утро, боярин, в утро! Ранним – рано. Проснулись мы это с Митькою, а его и нету! Мы, твой наказ помня, на коней сели да из города. Выехали это за надолбы, а он и тут! Митька-то к нему: вернись, гыт, молодец; а ен его саблей по уху да толк с седла. Митька на землю, а он на конь да и ну! Я за им – куда! И убег, а Митьку насмерть засек!..
– Так ему, собаке, и надо! А тебя, песий сын, повесить прикажу! Так ты воеводе прямишь? Вору потатчик? Так государеву службу несешь?
– Смилуйся, воевода, непричастен! – снова завыл стрелец.
– Осип! – закричал воевода. – Сведи его к голове. Скажи, воевода велел двадцать батогов ему в спину. Я вас, воров! – погрозил он.
Лукоперов сидел, словно ошеломленный. Все душевное довольство трех дней исчезло сразу.
– Куда убег? – сказал он растерянно.
– Куда? – сердито повторил воевода. – Известно, к разбойникам. У них, у воров, один Стенька Разин теперь в голове.
Но волнения утра не окончились на этом. Воевода сходил по делу в приказ и вернулся оттуда бледнее холста.
– Уф! – воскликнул он, хлопаясь на лавку. – Дождались! Оська, меду!
– Чего? – испуганно спросил Лукоперов.
– Вора, милостивец! Вора окаянного, Стеньку Разина, Иван Федорович свет!
– Али близко?
– Суди сам, государь, – жадно выпивая стопу меду, ответил воевода. – Царицын взяли, Камышин взяли, на Астрахань пошли! А народ, слышь, холопы везде шумят. Чаво! – махнул он рукою. – Слышь, стрельцов на Волге разбили, что намеднясь мимо нас из Москвы в Астрахань плыли! Ох, горе мое! – и он схватился за голову.
Лукоперов поспешно встал.
– Ну, прости, Кузьма Степанович! Теперь и не держи меня. Я домой!
– С Богом! – ответил воевода и встал. – Да что домой! Ты домой-то домой, а там соберика-ка все животы да к нам. Смотри, скоро сюда будут воры-то! Я пошлю с оповесткою везде окрест. Пусть народ скликают. Придешь ты с холопами, другие – ан и оборониться можем! А то вы там вразброд. Всех перебьют! Ну, помоги тебе Бог, а мне теперя хлопот да хлопот!
Лукоперов крепко поцеловался с воеводою и вихрем помчался домой. Слуги едва поспевали за ним и дивились его прыти.