Круг замкнулся
Шрифт:
Абель, с улыбкой:
— Не горячись так, Лолла!
И вот настала осень с холодным ветром и облаками пыли.
Ольга вышла ему навстречу из-за угла. Она была покрыта пылью и выглядела усталой.
— Добрый день, Абель! Давай присядем.
— Ты устала? Может, тебе лучше поехать домой?
— Нет, давай найдем скамейку.
— Здесь так пыльно.
— Ты что, не решаешься со мной говорить? — спросила она. — Мы не так уж и часто разговариваем, я думаю, года два прошло. Ну, как поживаешь, Абель? Ты хорошо выглядишь. А вот я в полном отчаянии. Я далеко ходила и сейчас
— Да нет, если только немного сотрешь пудру и краску.
— Ты помнишь, как однажды хотел мне подарить браслет?
— Который ты не захотела взять.
— Золотой браслет. И теперь я хочу его взять.
— Теперь?
— Да. Мне нужен браслет, чтобы хоть как-то скрасить мою жизнь.
— Хорошо, я его достану, — сказал Абель.
— Правда достанешь? Ах, Абель, какой ты милый! Ведь если подумать, это же мой браслет, вот я и хочу попросить, чтоб ты сходил туда и забрал его.
Абель кивает:
— Конечно, если он никуда не делся.
— Нет. Я много раз бывала в церкви в этом году и смотрела. Так ты понял, Абель, что теперь я охотно приняла бы его в подарок?
— Да, по той или иной причине.
— По вполне определенной причине.
Абель ничего не имел против такого дела, и, когда он направился к церкви, ноги сами несли его. Месяц был на ущербе, казалось, будто он, лежа на спине, плывет к облакам. Ни птички, ни одной живой души на церковной горке, лишь из прорезей колокольни время от времени доносится посвист. Хороший вечер. Если бы кто-нибудь попался ему навстречу в воротах и спросил, куда это он держит путь, Абель ответил бы с хитрецой: «Эх, знал бы ты куда!»
Он хорошо ориентируется здесь, подходит к окну и пытается заглянуть сквозь него — на месте ли браслет. Но с такого расстояния и при таком слабом свете углядеть его невозможно. Он окидывает взглядом кладбище. Крумова вдовица не сидит здесь больше и не горюет, как в прошлый раз, она и сама умерла. Сейчас здесь никто не сидит, осень, холодный ветер, самый подходящий вечер.
Он начинает сверлить, инструментов у него при себе немного, сверло да тонкая стальная пластинка, чтобы поддеть оконную скобу. Все сделано быстро, недаром у него такие искусные руки, и уж верно ему доводилось иметь дело с окнами более сложными. Потом он подтягивается на руках и боком проскальзывает внутрь. Всего лишь несколько движений бедрами, детская игра. Да и вся затея не более чем игра, до смешного легко влезть и снять браслет и вылезти обратно, настолько легко, что Ольга вполне могла бы это сделать и сама.
Когда он вылез из окна, то увидел во дворе какую-то фигуру и сразу понял, кто это. Она одета как и сегодня днем и так же беспокойна.
Оба молчат, покуда он не становится на землю обеими ногами, потом начинают шепотом:
— Нашел?
— Да.
Она берет его под руку и выходит с ним за ограду.
— Пожалуйста, — говорит он.
— Господи, до чего ж тяжелый! — восклицает она. — Я готова поцеловать тебя за это, если ты, конечно, хочешь.
— Нет, слишком уж легко это далось. Ты и сама могла бы справиться.
— Мы забыли закрыть окно.
— Лучше пусть стоит открытым с накинутой скобой. Тогда
— Ну, значит, все в порядке, — сказала она. — Спасибо, Абель.
Абель:
— А зачем ты приходила?
— Мне тебя стало жалко. Не хотелось, чтобы ты был совсем один. Да еще из-за меня.
— Не понял…
— Ну, если бы кто-нибудь прошел мимо…
Они молча спустились с церковной горки и расстались перед ее дверью.
Но день спустя она пришла в «Приют моряка» и прямиком проследовала в его комнату. Этот визит поверг Абеля в смятение, и он растерянно предложил ей свой единственный стул.
— Ты мне можешь дать взаймы две тысячи крон? — спросила она.
Абель даже рот разинул:
— Что? Да, да, с удовольствием.
— Дашь? — воскликнула она и шлепнулась на стул.
Ольга была очень возбуждена, но на сей раз не накрасилась и потому выглядела привлекательно. На запястье у нее был браслет, она им позвякивала и вообще выставляла напоказ. Откуда такое беспокойство? Она встала и снова села, без всякой нужды протянула ему руку, смеялась и вздыхала. Нервы. Истерия. Речь у нее тоже была сбивчивая.
— Мне очень стыдно. Понимаешь, я уже давно это знала, а у него денег не было. Виновата во всем я, и, стало быть, мне искать выход. Я пошла к Фредриксену. Это было вчера. Нет, сказал он. Я сходила к Фредриксену и ушла ни с чем. Нет, потому что он перекупил долю моего отца в «Воробье» и теперь у него ничего нет. Конечно, это враки, но у него ничего больше нет. А вчера я встретила тебя и подумала про кой-какие кольца и про браслет, но этого, к сожалению, мало. А виновата во всем я. Мне до того стыдно, один Бог знает, как мне стыдно. Вот я пришла, я рискнула попросить тебя…
Абель:
— А чего вы боитесь?
— Ревизии. Касса у него при конторе. Но во всем виновата я, он ни разу не сказал мне: нет. Я стала бедная, отец стал бедный, и мы брали деньги из кассы. В тот раз недостачу удалось покрыть. Не самым красивым образом, я просто заложила кое-что у одного знакомого, но этого я не очень стыжусь, по-настоящему мне стало стыдно только сейчас…
— Успокойся, Ольга! Когда должна быть ревизия?
— Сейчас. В любую минуту. Фредриксен не захотел, он лежал в постели, он больной. Я никогда ничего подобного не слышала, ему скоро умирать, а он все равно не соглашается. Я его просила-просила — нет. В тот раз удалось покрыть, но мы опять взяли деньги из кассы. Вот я и подумала про кольца и браслет и тому подобное, но, как мне сказали, это на много не потянет. Они поглядели, но ничего не захотели дать под них. Вообще-то я не собираюсь их продавать, сказала я, не в том дело. Но дело конечно же в том.
— Сколько тебе нужно на все про все? Только успокойся.
— Он говорит, что две тысячи.
— А стоит ли из-за двух тысяч так заводиться?
— Неужели не стоит? О, Абель, Бог тебя благослови!
— Ты подождешь здесь или пойдешь со мной?
— Пойду с тобой. Нет, подожду здесь. Ты надолго? Ну, конечно, я подожду здесь. Чтоб не мешать. Я пока прилягу, — сказала она, бросив взгляд на кровать. — Пока прилягу. Можно, я прилягу? — Она сняла пальто.
— Как ты разволновалась!