Круги Данте
Шрифт:
– Хорошо, Франческо, теперь мы можем возвращаться. И, - произнес он, поморщившись, - пойдем по более здоровым местам.
Глава 36
Они возвращались по улочкам, которые вели к площади Сан Амброджио. Франческо ни на секунду не потерял бдительности, но, может быть, подозревая непредсказуемые желания своего спутника, он демонстрировал большее желание поговорить, чем прежде. Последний жест Данте в разговоре с бегином его так заинтриговал, что он не замедлил спросить об этом, пока они шли мимо Сан Амброджио на восток, по улице Скарпентьери, заполненной многочисленными сапожниками… Здесь большая
– Почему вы подали так странно руку этому человеку?
– спросил он с любопытством.
– Я ждал от него ответного жеста, - с улыбкой ответил Данте.
– Какого жеста?
– не унимался Франческо.
– Рукопожатия, - ответил поэт.
– Зачем это делать?
– Это своего рода приветствие… даже более того, - ответил Данте.
– Знак дружбы и единства.
Франческо с удивлением посмотрел на своего спутника.
– Я не понимаю, - искренне произнес Франческо.
– Значит, так, - начал поэт.
– Фландрия - земля бегинов и бегардов. Нигде больше в мире не встретишь столько мужчин и женщин, объединенных в религиозные братства; кроме того, это место, где рабочие маленьких мастерских объединены в большие организации, созданные по типу тех, которые строго запрещены во Флоренции. Такой запрет везде вызывал немало мятежей, иногда очень кровопролитных. И иногда, чтобы узнать друг друга, распространяющие эти мятежные мысли используют знаки, которые известны только им одним. Рукопожатие в качестве приветствия, которое они называют takeans на своем темном языке, - один из этих знаков.
– Знак… - размышлял вслух Франческо.
– Такой же, как зеленая дверь.
– Именно, - сказал Данте, и его губы растянулись в улыбке.
– Но он вам не ответил, - заметил молодой человек.
– Он этого не сделал, - согласился поэт.
– Тогда они не знают этого знака.
– Может быть, нет, - ответил Данте.
– В любом случае, как сказал в «Этике» Аристотель, «одна ласточка не делает весны». Я имею в виду, что увиденная нами ласточка не говорит и том, что лето никогда не настанет.
– Значит, вы все еще уверены, что это тоже представители какой-нибудь антиобщественной группировки.
– Я не могу это утверждать, - заметил поэт.
– Предполагаю.
Франческо замолчал, словно отказывался продолжать размышления. Данте решил, что наступил подходящий момент развить его способность к самостоятельному размышлению.
– Наши фламандские кающиеся братья - красильщики, - начал он.
– Несмотря на это, с тех пор как они живут во Флоренции и, может быть, со времени их присутствия в Италии, эти люди ведут себя необычно. Они занимаются сбором милостыни и молятся, но между собой состоят в сообществе. Понимаешь? Я имею в виду, что у них есть братство, которое должно состоять из ремесленников. Логично предположить, что они должны были работать какое-то время во Фландрии. Тебе не кажется невероятным, что и теперь они продолжают состоять в этом объединении?
– Возможно, - пробормотал Кафферелли не вполне уверенно.
– Очевидно, что это их вовсе не превращает в мятежников, - продолжал Данте.
– Это уже другая вещь, которую мы должны проверить.
– Вы действительно упрямый человек, поэт, - сказал Франческо, хотя теперь он не вкладывал в это обращение смысл, который звучал в нем раньше.
Они замедлили шаг, подходя к окрестностям старых ворот Сан Пьеро. День был в разгаре, и солнце почти стояло в зените на робком флорентийском небе. Движение горожан на улицах усиливалось после обеденного времени.
– Флорентийцы всегда при приеме пищи уважали распорядок, - пошутил поэт.
– От этого улицы оставались почти пустыми. Было бы правильно, если бы и мы последовали их примеру. Иногда думается легче, если желудок полон.
Франческо молча кивнул.
– Однако, - заметил Данте, - я еще не хотел бы возвращаться во дворец. Вероятно, меня может потребовать к себе граф или ты исчезнешь из поля моего зрения. Я хочу поделиться с тобой своими размышлениями.
– Тогда, - согласился Франческо, - я поведу вас.
Она прошли не слишком много, когда Франческо сказал, что они пришли. Они оставались неподалеку от площади Санта Мария Маджоре и немного прошли по улице Буиа. Неоживленная улица не позволяла подумать, что где-то здесь есть таверна или гостиница; несмотря на это, Франческо остановился перед крепкой темной дверью. Ставни были закрыты, но они плохо скрывали шум, идущий изнутри дома. В голову Данте пришло сравнение с этим domns paupertatis фламандских бегинов, когда он различил, что дверь зеленого цвета. Иронические слова Франческо соответствовали его размышлениям.
– Видите, во Флоренции много зеленых дверей. Хотя следует отметить, что оттенки разные.
Юноша решительно постучал. В двери открылось окошечко, и на них уставилась пара внимательных глаз.
– Чего желаете?
– спросил их некто с поддельным удивлением.
– Открывай, ублюдок!
– закричал Франческо, который сопроводил свое нетерпение таким сильным стуком в дверь, что тот, кто стоял за ней, отпрыгнул в сторону.
В ту же секунду они услышали, как открываются засовы. Дверь распахнулась, и сердитые глаза дополнило недовольное красное лицо толстого и грязного человека в кожаном фартуке; это был трактирщик, который расторопно отошел в сторону, чтобы освободить им проход.
– Простите, - сказал он с нервной улыбкой.
– Я вас не узнал.
Франческо не дал ему времени на извинения, как будто даже не заметил. Он прошел без промедления, ведя за собой Данте, которому, когда он вошел в это душное и шумное место, в лицо ударил горячий воздух. Очевидно, этот большой зал, освещенный восковыми свечами, и был таверной. Скрытность давала возможность избежать высоких налогов - хозяин заменял их умело данными взятками - и строгих запретов, расписания и услуг, которые устанавливала коммуна для обычных гостиниц.
Эта таверна была нелегальной, но существовала открыто для постоянных посетителей - пример большой лжи, в которой жило флорентийское общество: за фасадом законов и правил, легальности и чистоты таилась грязь и темнота. Это была реальность, в которой как раз жила большая часть флорентийцев.
Помещение с голыми кирпичными стенами имело вид винного погреба. Три огромных бочки, стоящие у левой от входа стены, усиливали это впечатление. По правую сторону место было уставлено большими деревянными столами и скамьями рядом с ними. Внутри гвалт стоял неописуемый. Многочисленные посетители играли, ели или пили, не обращая внимания на приличия, они даже разговаривали между собой криком. Женское общество представляли молодые служанки, возможно, дочери или родственницы трактирщика. Они бегали между столами, разнося еду. Удушающая жара нарастала, служанки сновали туда и сюда, исчезая за черным пологом в глубине, сшитым из женской одежды, о чем говорили на ткани места, которые принято называть женскими. Как только появились новые посетители, все глаза уставились на них, и прозвучал не один грубый комментарий.