Круиз вдовы

Дей-Льюис Сесил

— Что мне делать с этим осьминогом? — с отчаянием спросила Клер.— Он к тому же еще не мертвый.

— Съешь его живым, дорогая.

— Не стану есть даже вареным! Он выглядит, как разрезанный мяч! Смотри, да ведь это Никки!

Теперь, когда дети разбежались, им была видна набережная вплоть до офисов гавани, где они сошли на берег.

Фигура с квадратными плечами, в которой нетрудно было узнать администратора круиза, удалялась от них на расстоянии ста ярдов. Никки был один. Пару раз он обернулся, а его походка была походкой

человека, который хотя и не идет на цыпочках, но изо всех сил старается не привлекать к себе внимание. Никки держался в тени белых и голубых домов и вскоре скрылся из виду.

— Кот на крыше,— лениво произнесла Клер.— Держу пари, он охотится за твоей ослепительной брюнеткой.

— Она вовсе не моя! Л почему ты так думаешь?

— Я шпионила за ними на палубе после завтрака. Никки показывал Мелиссе пейзаж и провел пальцем влево от гавани — куда он сейчас идет.

— Ладно, пожелаем ему удачи. Но,—добавил он, словно отзываясь на мысли Клер,— как они смогут избавиться от Ианты?

— Ты выглядишь очень красивым, любовь моя,— сказала Клер.— Даже в своем несколько неряшливом стиле.

Найджел посмотрел на нес. Волны черных волос, падающие на плечи, белая, едва тронутая солнцем кожа, сверкающая, как цветы магнолии, глубокие и темные бархатные глаза, бледно-розовые губы... Словно он увидел Клер впервые. Но это казалось ему много раз.

— В самом деле? — улыбнулся Найджел.

— Да.— Клер дышала чуть быстрее, кровь слегка прилила к ее бледной коже.

— Может, вернемся на корабль?

— Нет. Я хочу, чтобы меня касалось солнце. Солнце и ты.

— Тогда давай обследуем остров?

— Давай.

IV

— Чего вы боитесь? — спросила Фейт Трубоди, хотя сама вся дрожала.

— Тебя, моя дорогая. И себя.— Джереми Стрит с беспокойством огляделся вокруг. У их ног находился каменистый склон. С моря не было ветра, и верхушки сосен оставались неподвижными. Полдень только миновал.

— Неужели вы не понимаете? Я люблю вас!— почти сердито заявила девушка.

— Ты очень симпатичная, Фейт. И очень молодая.

— Мне семнадцать.

— А мне почти втрое больше.

— Какое значение имеет возраст? — свирепо осведомилась Фейт, показывая неровные зубы.

— Ты похожа на злобную маленькую лисичку.

Фейт снова вздрогнула.

— Ваш голос заставляет меня дрожать, как звуки органа. Я ничего не могу с собой поделать.

На лице мужчины появилось выражение усталости. Ох уж эти влюбленные девицы и их патетическая псевдолитературная болтовня!

— Послушай, Фейт, ты ведь еще ребенок, и твой отец мне доверяет...

— К черту отца! А если вы еще раз скажете, что я ребенок, я вас ударю! Хотя, конечно, у вас полным-полно женщин, готовых броситься к вашим ногам.

— Да нет же! Я для этого уже устарел.— Впервые в голосе Джереми Стрита послышалось нечто похожее на подлинное чувство —

чувство жалости к самому себе.

— Устарели! Все считают вас чудесным — ваши лекции, книги... Все,— добавила она с роковой честностью юности,— кроме Бросс.

Школьное прозвище вызвало у Джереми раздражение. На него нахлынула новая волна уныния, похожая па приступ тошноты. Он подумал о своих дорогих вкусах, уменьшающихся доходах, падении спроса на его книги и на услуги в качестве лектора. Неприятности начались — во всяком случае, он убедил себя в этом,— когда мисс Эмброуз стала атаковать его в «Журнале античной науки» три года назад.

Она, точно кислота, разъедала его гордость и его карман. Антипатия к этой женщине, накапливающаяся долгое время, производила еще более губительный эффект, потому что тщеславие не позволяло ему обнаружить перед кем-нибудь, насколько глубоко ранили его ее нападки. Весь страх перед неудачей сфокусировался теперь на Нанте Эмброуз; возмущение перешло в ненависть и грозило превратиться в манию. Публичное унижение, которому она подвергла его на последней лекции, терзало, словно хроническая изжога.

—- О чем вы думаете? — спросила Фейт.

— О мисс Эмброуз.

— Не беспокойтесь из-за нес. Она просто злобная старая лесбиянка.

— Я и не беспокоюсь,— с раздражением ответил Стрит,— но она уже нарушает общественный порядок.

— Впрочем, я тоже ее ненавижу.

Джереми посмотрел на девушку, лежащую рядом с ним. Его гнев на Ианту и тайный страх перед ней внезапно перенеслись на более легкую добычу. Резким движением посадив Фейт к себе на колени, он начал горячо ее целовать, словно вымещая па пей долго сдерживаемую злобу. Она вся напряглась, стиснув зубы, затем, расслабившись, обняла его за шею.

— Значит, вот как это бывает,— сказала вскоре Фейт, склонившись на плечо Джереми.

— Как? — буркнул он.

— Жестоко. Свирепо,. Как будто вы меня ненавидели.

— Мне следует возненавидеть себя за это.

Фейт тряхнула светлыми волосами. Несмотря на безумную влюбленность, она могла распознать неискренность в голосе.

— Ненавидеть себя? За то, что меня поцеловали? Не говорите глупости. >

Легкое презрение в ее следах кольнуло его тщеславие. Он опрокинул Фейт на спину и начал снова целовать, когда внезапно заметил, как на склоне холма, в сотне ярдов от них, что-то блеснуло.

— Что это?

— Продолжайте! Займитесь со мной любовью!— Глаза девушки были закрыты.

— По-моему, кто-то наблюдает за нами в бинокль. Я видел блеск стекла...

— О черт?

Эта детская грубость заставила его вздрогнуть от отвращения. Он отпрянул от раскрасневшейся, взъерошенной девушки. Если за ними в самом деле наблюдали, то нужно привести себя в порядок. Мистер Трубоди — человек влиятельный...

— Твой отец был бы вне себя, верно?

— Папа? С какой стати он должен об этом знать?