Крымские истории

Кожемяко Иван Иванович

Я же, слышавший всё и, конечно же, сразу узнавший в продавщице ту женщину, с которой свела судьба в поезде, ничего не стал добавлять к рассказу жены о странном поведении продавщицы магазина. Зачем ей та давняя история, у которой не было продолжения, не было будущего.

И я счастлив, что Господь оградил меня от тяжких испытаний.

Ибо я никогда не смог бы делить свою избранницу, свою судьбу – с прошлым, к которому она принадлежала долгие годы и которое не сбросить, как кожу, как чешую.

Нет, оно навсегда останется с нами и способно

отравить всю жизнь, если в нём были постыдные и унизительные страницы, картины, эпизоды даже.

Прошлое никогда не оставляет нас. И если хотите выстроить достойное будущее, никогда не забывайте об ошибках прошлого. И не повторяйте их, не перекладывайте их груз на других.

***

Когда мы обедали в приморском ресторане, я увидел на берегу знакомую яркую женщину. Стройная, в джинсовом костюме, с распущенными выбеленными волосами, она стояла у самого края набережной, на том месте, где в далёкие уже годы мы кормили чаек и крупные слёзы стекали у неё по щекам.

Прохожие обтекали её, но никто не остановился и не предложил ей помощи, своего участия.

Она же, тяжело вздохнув и как-то опустив плечи, от чего стали заметными прожитые годы, тяжёлой походкой пошла в направлении бульвара Рузвельта и скрылась, вскоре, за кронами могучих каштанов.

***

Алыми маками зацветает

степь там, где пролилась кровь

людская в те стародавние времена.

Да разве только в стародавние?

Сколько её пролилось уже в наши…

Это буйство красок всегда

волнует меня и не даёт

уняться сердцу, которое вновь

переживает чью-то жизнь.

Ту, которая уже была.

И. Владиславлев

БАХЧИСАРАЙСКИЕ ГРЁЗЫ

Господи, от чего же так стало тревожно мне, когда по моему лицу скользнули эти миндалевидные, пронзительно-карие глаза.

Эффект их присутствия усиливался от того, что глаза были словно насильно вкраплены на белое славянское лицо русской женщины. Множество их, именно этого типа, встретишь на Херсонщине, в Одесской глубинке, на Тамани, на Кубанских безбрежьях…

Где я их видел? И почему они просто преследуют меня?

Где бы я ни появился в Бахчисарае, я везде видел этот взор, полный и муки, и страсти, и памяти, и мольбы о сохранении давно минувшего.

А ещё – о прощении.

Так смотрят матери на своих детей, которых лишились в силу злого рока, но которых любили истово до самого последнего своего часа.

Так смотрит лишь мать на своё дитя, прощаясь с ним навеки под гнётом чужой силы, которой они противостоять не могут.

Жизнь

бы отдала для спасения своей кровиночки, да Господь не принимает этой мольбы и обрекает просящих неведомо за что, на страшные страдания, наверное, испытывая и готовя для служения себе в вечноcти.

Не хочет и Господь иметь дело с падшими, а лишь лучших приближает к себе в той вечной жизни, засчитывая им все перенесённые страдания в земной юдоли за высокий духовный подвиг.

И кто страдал больше, да не возроптал на Господа, тот и удостаивался Его благословения и поддержки, переступая порог вечности.

***

Невольничий рынок шумел. Большая удача пришла сегодня к мурзе Гирею.

Он, удачно совершив набег на Тамань, поперёк сёдел своих уставших коней, а также в связках – арканами из конского волоса, привёз на невольничий рынок множество гяуров.

Поперёк сёдел лежали дети, белокурые мальчики и девочки, а повязанными арканами, сбив босые ноги в кровь, брели равнодушные уже от мук и боли, ещё вчера ослепительно красивые, молодые женщины и девушки.

Мужчин почти не было. Все пали под кривыми татарскими саблями, защищая дом свой и свою семью.

Правоверные знали, что минет несколько месяцев и смирятся непокорные русины – жизнь-то всем дорога и начнут, до наступления старости, рожать рослых и красивых янычар, которые вскоре и забудут о родной земле, а родного языка и знать не будут и мать свою, почти ни одному из них, увидеть не дано.

А колыбельной песней для них будет посвист калёной стрелы, редко какая из них не напьётся крови из чужой груди, да звон кривых сабель, к которым они привыкали раньше, чем успевали выговорить первое слово, но уже на татарском языке.

И только когда умирал мамлюк, встретив разящий удар более проворного клинка, чем его собственный, он, неведомо откуда и узнав, кричал в свой последний миг жизни святое слово «мама» на том языке, на котором и говорила его мать. Чаще всего – это был язык русов, россичей, русинов, да его наречия – малоросские, кубанские, терские…

И недоумевал Господь, определяя их судьбу в жизни вечной, так как и Творцу было непросто решить: а куда отнести этого басурманина, но ведь русского по крови и крещёного, не отступившегося от веры даже, так как о ней у него никто и не спрашивал, а просто забывшего о ней и не помнившего, по малолетству, под влиянием учителей, слуг Аллаха, льстивых и жестоких, ни в чём не признающих своей вины.

Сегодня, среди обилия живого товара, заполонившего всё вокруг, сразу же бросались в глаза два совершенных тела: почти нагой женщины, с бездонными синими очами и молодого казака со страшной раной через всё лицо.

О, их мучители знали толк в своём ремесле, поэтому и поместили их в метре друг от друга, напротив, но так туго увязали руки позади столба волосяными арканами, что они не могли придвинуться и на сантиметр к тому, кто ещё вчера был смыслом жизни, сутью всего земного существования.