Крымские истории
Шрифт:
Хан незамедлительно принял статного купца, богато одетого, молчаливого, со светлыми голубыми глазами, в которых застыла такая тоска, что хан даже вздрогнул, нечаянно, лишь на миг, встретившись с ним глазами.
И только обратил он к нему дежурные и ничего не значащие слова учтивости, хищно и плотоядно взирая при этом на полагающиеся ему дары, как сам купец и его слуги выхватили из-под халатов мечи, которыми были опоясаны, словно ремнями и изрубили, в один миг, всю охрану, не дав ни единому человеку
Купец-перс, уже в летах, но стройный и подвижный, сбросил с себя золочёный халат и в одной алой сорочке устремился на женскую половину дворца владыки Крыма.
Все служки, которые выбегали ему навстречу, тут же падали под ударами его разящего клинка.
Переполох, начавшийся в гареме, он остановил властным окриком, заявив, что никому зла не причинит и ему нужна только русская невольница, которая попала в гарем двадцать лет назад.
Юркая, как змея смотрительница, тут же ускользнула в покои, утопавшие в коврах и вывела за руку очень яркую и очень красивую женщину. Даже под тюркской одеждой невозможно было скрыть её славянские черты и стать.
– Алёна, душа моя, это же я, твой Иван, – кинулся к ней хозяин каравана, с леденящим душу торжествующим криком.
Она стояла недвижимо. Кровь отхлынула от её лица, оно пополотнело и стало белее её богатого шарфа, который развевался у неё за плечами от слабого дуновения ветра.
– Ты что, не узнаёшь меня, любовь моя?
– Узнаю, Иванко. И не забывала никогда.
– Тогда собирайся, быстро, моя хорошая. Пора в путь, пока всё войско хана не опомнилось. Кони свежие ждут нас за воротами.
– И отряд, готовый умереть за нас, сдержит супостатов, пока мы до моря доберёмся, а там – фелюга уже ждёт. Скорее, Алёна.
– Любый мой, не могу я с тобой, не достойна. Не чистая я, Иванко, двух сыновей, хотя и не по своей воле, родила от самого хана…
Зарыдала в голос, а потом, через слёзы, упав на колени перед Иваном, чайкой подбитой прокричала:
– Заруби нас всех, родной мой, облегчи свою душу. Кровью смой мой позор.
Схватила его за ноги, прижалась к коленям и простонала:
– Но, видит Бог и ты это знаешь, что не по своей воле стала я наложницей. Сила сломала солому. И они… Иванко, милый, ведь дети мои. Как и наш Василько, помнишь ли ты его?
Иван заскрипел зубами, со стоном отбросил шашку в угол и, схватившись за голову руками, шатаясь, словно пьяный, вышел за дверь.
За ним исчезли и все его товарищи, словно растаяли, только бешеный топот копыт стал удаляться от дворца и вскоре затих за садами.
Ханом, тут же, был провозглашён старший сын убитого Иваном правителя, который, по праву властителя, забрал в свой гарем и её, русскую полонянку.
Только вот её детям повезло меньше.
Они были лишены имён и направлены
Дети быстро забывают всё и уже через несколько лет это были безжалостные воины, не знающие страха, не щадившие своих врагов.
Но воцарившийся хан был умён и коварен, он истреблял до третьего колена всех, кто хоть в какой-то мере знал историю о его братьях по отцу. Их же самих он почему-то пощадил.
Не зажилась долго на этом свете и русская невольница. Она всё оставалась неотразимой, несмотря на годы, которые так быстро и так безжалостно промчались над её головой.
Как только новый хан потребовал её к себе, она тут же, потаённым ножом перерезала себе горло.
Нигде не объявлялся и Иван. Как он выбрался из Крыма в этот раз – никому не было ведомо.
Только вскоре почувствовали татары, что опытная и властная рука стала руководить набегами казаков на Крым.
И пощады при этом не было никому, кого бы они ни встретили с оружием в руках.
Особенно же беспощаден был казачий атаман к мамлюкам, выходцам из северных стран, беловолосым и белокожим.
***
Бой этот передавался, затем, из века в век – и в песнях, и в сказаниях старцев, и в летописях монастырских отыскался его след.
Дошёл он и до наших времён.
***
Два вышколенных войска сошлись в степи, под Джанкоем.
За весь день ни одна сила не смогла сломить другую, бились до поздней ночи – и всё без результата.
Таяло войско с обеих сторон, но никто так и не смог взять верх.
И тогда старый и опытный военачальник казаков, на чистом татарском языке, вскричал над полем брани:
– Не надо больше кровопролития, Хочу биться с предводителем. Кто из нас побеждает, той стороны и верх будет в сегодняшней битве.
Затихло войско, опустило свои мечи, да так и замерло на тех местах, где их и застал крик казачьего атамана.
Так и стояли они, друг возле друга – ордынцы и православные, словно и не рубились минуту назад. Более того, стали даже помогать друг другу встать, отирая кровь и отложив в сторону мечи.
Все ожидали развязки столь необычайного, редко случающегося в войнах, события.
На горячем скакуне, с которого хлопьями спадала пена, на середину круга, образованного расступившимися противниками, которые стояли бок о бок, перемешавшись в плотном людском море, выскочил мюрид татар – статный, красивый, белолицый и совершенно неожиданно – голубоглазый.
Молодой, с кривой саблей, которая была вся в крови, в правой руке.
Его взгляд был страшен и он, оскалив белые зубы, гортанно прокричал:
– Сейчас, гяур, я твоей поганой кровью напою свой клинок, – и, гикнув на уставшего коня, со всего маху пустил его в сторону вожака русского войска.