Кухтик, или История одной аномалии
Шрифт:
Таким образом, через шесть лет, пять месяцев и четыре дня перековка закончилась. Правда, не совсем так, как предполагалось.
Не догадывался о том, что произошло, только один человек. Он сидел в это время далеко от столицы, взаперти в красивом белокаменном доме. Звали его Первый Демократ.
* * *
Микки расположился на диване, прижав к уху маленькую коробочку с тонким блестящим прутиком. Из коробочки сквозь треск и шум доносился голос. Интересно, что голос этот принадлежал тому самому мужчине, который когда-то, очень давно, чуть не разбудил Кухтика. Мужчина, сидя за тысячи километров от Первого Демократа, рассказывал ему, что происходит в его стране. Другой возможности узнать об этом у Микки
Не разобрав и половины услышанного, Первый Демократ выругался, встал с дивана, прошелся из угла в угол и собрался было снова взять в руки коробочку с прутиком. Но сделать этого он не успел. За стеной послышался шум, дверь в комнату с грохотом распахнулась, Микки обернулся и застыл в изумлении.
На пороге стоял Усач.
– Ты?
– спросил ошарашенный Первый Демократ.
– Агась, - ответил помощник Президента Центральной провинции.
– Откуда?
– Оттуда...
– Усач кивнул в сторону двери.
– А как же?.. А охрана?.. А... эти?..
– спросил Микки, все ещё не придя в себя.
– Кто - эти?
– поинтересовался Усач.
– Ну, эти... Ну, Болван... И вообще?..
Усач подошел к нему, наклонился и прошептал на ухо Первому Демократу всего три слова. Точно так же, как сделал когда-то Старый Друг. И последнее слово - вот какие бывают совпадения - тоже состояло из трех букв. Правда, это были другие буквы.
* * *
В то самое утро, когда Кухтик собирался покинуть столицу, Первый Демократ возвращался в нее. Вылети он чуть пораньше, он вполне мог бы встретить Кухтика по дороге из аэропорта. А сломайся машина, которая везла его из аэропорта, он мог бы выйти из неё и, повстречав Кухтика, разузнать у него много интересного про город Лукичевск. Узнай он у Кухтика про тихую лукичевскую жизнь, он, возможно, и впрямь решил бы бросить столичную суету и провести остаток жизни в тиши и покое.
Но ничего этого не случилось.
Из аэропорта Микки в сопровождении Усача и двух десятков новых охранников прибыл во дворец Центральной провинции. Поднявшись по главной лестнице и ступая по ковровой дорожке, ведущей к залу заседаний, он с каждым шагом чувствовал себя все увереннее. Прежний, привычный ритм постепенно овладевал им. Сейчас он пройдет за кулисы, выйдет на сцену, легким кивком головы ответит на бурные аплодисменты, сядет за стол президиума, и жизнь снова вернется в прежнее русло. Он выступит с короткой, но яркой речью (текст уже подготовлен). Он заклеймит коварных заговорщиков, поблагодарит жителей Центральной провинции за поддержку и призовет их развивать перековку. Он сурово покарает отступников (Болвана - под суд, Крючка - в отставку. Павлуху... Впрочем, Павлуху, если сильно припугнуть, можно ещё использовать. Остальных - на пенсию. В крайнем случае - послами куда-нибудь с глаз долой). Он вернет Старого Друга и всерьез займется партией. Он углубит позитивные процессы, осудит негативные явления, поддержит здоровые начинания и осудит нездоровые тенденции. Он...
Первый Демократ миновал кулисы и вышел на сцену.
Переполненный зал дружно захлопал в ладоши. Микки улыбнулся, приветственно помахал рукой и направился к столу.
За столом никого не было.
Он на секунду остановился, пытаясь
Вместе с Президентом Центральной провинции появились Булатик и Усач, ещё минуту назад сопровождавший Первого Демократа. "Шустрый какой, подумал Микки, ощутив что-то вроде ревности.
– Быстро бегает. Даром что генерал". Но разбираться в способностях Усача времени не было. Елка уверенно протопал к столу и поманил пальцем Первого Демократа.
– Садись, не стесняйся, - пробасил он.
– Будь как дома.
Микки сел, пытаясь сохранить на лице улыбку. Хозяйский тон Елки несколько встревожил его. Провинциальный президент между тем стоял, повернувшись к залу, и ожидал, пока стихнет овация.
– Ну ладно, - громко произнес он наконец, махнув ладонью-лопатой.
– С победой вас, ребяты. Всем спасибо! А сейчас...
Ему не дали договорить. Аплодисменты и радостные выкрики снова наполнили зал.
– Ладно, ладно, - повторил Елка.
– Похлопали, и будя!
Он посмотрел на Микки и указал ему в сторону трибуны.
– Давай иди. Скажи, понимаешь, пару слов народу.
Первый Демократ поднялся и, вынув из кармана листок с заготовленной речью, направился к трибуне. Хлопки и выкрики в зале постепенно стихли.
– Друзья мои, - начал Микки, - в этот волнующий день мы все глубоко осознаем, что подошло время больших перемен. Наша задача состоит в том, чтобы преодолеть возникшие трудности. Нам необходимо двигаться вперед, решительно отметая застойность, закостенелость, залежалость, застарелость...
– "Когда-то я это уже говорил", - мелькнуло в мозгу.
– В общем, мы должны самокритично оценить пройденный путь, сделать выводы и ещё больше демократизироваться. Перековка требует от нас нового мышления, глубокого осмысления, большого внимания и четкого понимания...
– "Это, кажется, тоже было".
– Несмотря на отдельные недостатки, наша партия найдет в себе силы...
В зале кто-то громко свистнул. Микки поднял голову. Сидевшие в креслах смотрели на него как-то странно. В глазах их не было ни восторга, ни враждебности. Единственное, что разглядел он в этих глазах, - сочувствие и какую-то совсем уж непонятную жалость.
– Наша партия...
– успел повторить он, заглянув в бумажку.
Но тут голос Большой Елки прервал его:
– Ты это... Ты насчет партии шибко-то не переживай. С ей мы сейчас разберемся.
Первый Демократ повернулся на трибуне и увидел, как седо-власый индейский вождь, положив перед собой лист бумаги, достает из кармана пиджака авторучку.
– Я вот тут, понимаешь, указ сварганил, - произнес Елка, обращаясь через голову Микки к залу.
– Запретим мы её сейчас, понимаешь. Чтоб под ногами не путалась.
– Кого?
– вырвалось у Первого Демократа.
– Как кого?
– Большая Елка, явно изображая дурачка, глянул на Микки. Понятное дело, кого... Партию.
Он придвинул к себе листок и размашисто вывел на нем подпись.
– Во! Запретить, понимаешь. И - все!
Несколько мгновений в зале не было слышно ни звука. Потом новый шквал аплодисментов обрушился на сцену, на трибуну и на потерявшего дар речи Первого Демократа.
Шесть долгих лет он отчаянно изворачивался, пытаясь то уговорить, то обмануть, то задобрить тысячеглазого зверя, на спине которого сидел со своей спасительной дудкой. Шесть лет водил он его по кругу, надеясь перевоспитать. Шесть лет бросал он ему на съедение то одного, то другого соратника, сам с трудом ухитряясь не быть съеденным. Шесть лет каждое утро он просыпался, не зная, когда и как все это закончится.
И вот все закончилось. В шесть секунд... Микки стоял, не в силах пошевелиться.