Кузьма Минин на фоне Смутного времени

Перхавко Валерий Борисович

Монумент быстро стал одним из символов Москвы. Его изображения стали помещать на часы, шкатулки из бронзы и резной кости, портсигары, памятные медали и т. д.^{688}В 1820-х гг. в парижской мастерской Томира по гравюре с рисунка И. П. Мартоса 1808 г. были изготовлены во многих вариантах каминные часы «Минин и Пожарский», представляющие копию московского монумента. Одни из них, выполненные из позолоченной бронзы с циферблатом, вмонтированным в княжеский щит, в комплекте с двумя канделябрами хранятся в Эрмитаже, еще одни — встречают сотрудников и посетителей в здании Пушкинского Дома (Института русской литературы РАН). В Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца стоят бронзовые каминные часы в виде памятника Минину и Пожарскому работы скульптора А. В. Логановского.

В Нижнем Новгороде 15 августа 1828

г. торжественно открыли в Кремле второй памятник Минину и Пожарскому — остроконечный гранитный обелиск высотой около девяти метров, установленный на двойном пьедестале из гранита. На объявленном Академией художеств конкурсе победил проект архитектора Авраамия Ивановича Мельникова, построившего в Нижнем Новгороде Успенскую церковь, и И. П. Мартоса. Оба они приезжали в город осматривать место для установки памятника. Под надзором Мартоса по его эскизам в мастерской Академии художеств были отлиты два бронзовых барельефа. Пятнадцать блоков для обелиска были высечены из карельского гранита, но во время перегрузки откололась верхняя часть обелиска, поэтому высоту его пришлось уменьшить на два метра. С одной стороны к обелиску прикреплено барельефное изображение Кузьмы Минина в простой рубашке и с непокрытой головой, с надписью «Гражданину Минину благодарное потомство 1826 года». На барельефе с другой стороны представлен Д. М. Пожарский в шлеме и латах, с надписью «Князю Пожарскому благодарное потомство 1826 года»^{689}.

В празднестве по случаю открытия обелиска, проводившемся под руководством Нижегородского генерал-губернатора А. Н. Бахметева, участвовали, наряду с местными жителями и гостями из европейских стран, многочисленные восточные коммерсанты из Бухары, Индии, Персии и даже Китая, прибывшие на Макарьевскую ярмарку. Из-за ветхости Спасо-Преображенского собора, где покоились останки Кузьмы Минина, божественная литургия прошла в соборном храме Успения. С речью на празднике выступил протоиерей кафедрального Спасо-Преображенского собора Дроздов. Торжество завершилось церемониальным шествием воинских команд, после которого нижегородское купечество устроило обед в доме городского головы^{690}.

В пространном письме в Чембар к своим друзьям А. П. и Е. П. Ивановым в декабре 1829 г. юный Виссарион Белинский, только что ставший студентом Московского университета, делился свежими впечатлениями от осмотра московских достопримечательностей: «Священный Кремль, набережная Москвы, Каменный мост, монументы Минина и Пожарского, Воспитательный дом, Петровский театр, университет, экзерциргауз — вот что удивляло меня… Монумент Минина и Пожарского стоит на Красной площади, против Кремля. Пьедестал оного сделан из цельного гранита и вышиною будет не менее четырех аршин. Статуи вылиты из бронзы. Пожарский сидит, опершись на щит, а Минин перед ним стоит и рукою показывает на Кремль. На передней стороне пьедестала вылито из бронзы изображение людей обоих полов и всех возрастов, приносящих на жертву отечеству свои имущества. Вверху сего изображения находится следующая краткая, но выразительная надпись: «Гражданину Минину и князю Пожарскому благодарная Россия». Когда я прохожу мимо этого монумента, когда я рассматриваю его, друзья мои, что со мною тогда делается! Какие священные минуты доставляет мне это изваяние! Волосы дыбом подымаются на голове моей, кровь быстро стремится по жилам, священным трепетом исполняется всё существо мое, и холод пробегает по телу. Вот, думаю я, вот два вечно сонных исполина веков, обессмертившие имена свои пламенною любовию к милой родине. Они всем жертвовали ей: имением, жизнию, кровию. Когда отечество их находилось на краю пропасти, когда поляки овладели матушкой Москвой, когда вероломный король их брал города русские, — они одни решились спасти ее, одни вспомнили, что в их жилах текла кровь русская. В сии священные минуты забыли все выгоды честолюбия, все расчеты подлой корысти — и спасли погибающую отчизну. Может быть, время сокрушит эту бронзу, но священные имена их не исчезнут в океане вечности. Поэт сохранит оные в вдохновенных песнях своих, скульптор в произведениях волшебного резца своего. Имена их бессмертны, как дела их. Они всегда будут воспламенять любовь к родине в сердцах своих потомков. Завидный удел! Счастливая участь!»^{691}.

Шестнадцатилетний студент Н. В. Станкевич, будущий знаменитый мыслитель и публицист, в 1830 г. сочинил четверостишие «Надпись к памятнику

Пожарскому и Минину»:

Сыны отечества, кем хищный враг попран, Вы русский трон спасли — вам слава достоянье! Вам лучший памятник — признательность граждан, Вам монумент — Руси святой существованье!^{692}

Сравнивая Москву с Римом, немецкий путешественник Иоганн Георг Коль писал в 1841 г.: «Сходство Москвы и Рима можно проследить в мельчайших деталях. Так, на римском форуме стояла отлитая из металла статуя волчицы, вскормившей Ромула и Рема. Ей на московском форуме соответствует памятник двум людям, своею кровью и деньгами сохранившим жизнь Москве и России, — Минину и Пожарскому»^{693}.

Ксенофонт Полевой, московский журналист и издатель 1830–1840-х гг., по происхождению купеческий сын, в очерке «Москва в середине 1840-х годов» отмечал нравственное влияние памятника Минину и Пожарскому на москвичей: «Можно ли, чтобы такое прошедшее не имело влияния на значение Москвы и на нравственный характер ее жителей? Конечно, современное вытесняет все впечатления, и человек, бегущий по своим делам мимо памятника Минину и Пожарскому, мимо Лобного места к Москворецкому мосту, не вспоминает о величайшем подвиге в нашей истории, подвиге освобождения Москвы и России… Но не всегда же самый занятый человек бывает погружен в свои дневные заботы; иногда, хоть изредка, посреди тревог и тягостей жизни, грудь его подымается от облегчительного вздоха, ум светлеет и глаза падают внимательнее на окружающие его предметы»^{694}.

Александр Дюма, увидев московский монумент в 1858 г., поражался: «Первое, что бросается в глаза при входе на Красную площадь, — это памятник Минину и Пожарскому. У нас, в стране равенства, о таком и подумать невозможно. На одном пьедестале мясник Минин, который олицетворяет свой народ, и генерал Пожарский — представитель благородного сословия… Группа поучительна, преисполнена красоты и благородства…»

Со временем скульптурные фигуры Минина и Пожарского стали объектом народного и книжного фольклора. Драматург А. Н. Островский записал в 1854 г. в Москве пословицу «Борода-то Минина, а совесть-то глиняна»^{695}. Вплоть до 1920-х гг. она не раз встречалась фольклористам не только в Москве, но и в центральных, и в северных районах России.

В одном из сюжетов серии лубочных листов «Пантюшка и Сидорка осматривают Москву», неоднократно переиздававшейся во второй половине XIX века, представлен разговор у памятника Минину и Пожарскому между деревенским парнем Сидоркой и его более грамотным земляком Пантюшкой, живущим в Москве:

«Сидорка. Глянь-ка, Пантюха! Вон это, на большом камне-то стоит не Росланей ли богатырь? Не царь ли Огненный щит Пламенное копье?

Пантюшка. Э, брат Сидорка, уж ты к Еруслану заехал, Лазаревича запел! Это, вишь ты, памятник богатырям Русским, которые спасли Русь от поляков. Это стоит Кузьма Минин, а это сидит князь Пожарский.

Сидорка. Уж впрямь, что богатыри, есть в чем силе быть! Рука-та ли, нога-та ли, али плечи-та — того гляди, один десятка два уберет!

Пантюшка. Дурашка, да ты мекаешь — они такие и были? Это нарочно так их представили, чтоб показать их великое мужество и великую любовь к родимому Отечеству.

Сидорка. Ну, Пантелей Естифеич! Недаром говорят, что за одного ученого двух неученых дают. Вот то ли дело, как ты маракуешь грамоте-то и понаторел у дьячка-то Агафона Патрикеича!»^{696}.

В разделе «Театральная хроника» газеты «Северная пчела» 19 ноября 1848 г. появилась рецензия на бенефисный спектакль «Минин» (по пьесе А. В. Висковатова) актера и драматурга Г. Григорьева 1-го в Александрийском театре. Если верить автору газетного отзыва Р. З., «пиеса разыграна была очень хорошо. Г. Каратыгин 1-й придал роли Минина все благородство и одушевление, которыми всегда отличается его игра… Характер и речи Минина нам гораздо лучше нравятся в простом, естественном виде, нежели прежние Минины Крюковского, Кукольника и князя Шаховского, которые всегда становились на ходули древних героев. Автор очень хорошо понял, что ни теперь, ни еще менее в XVII веке, русские простолюдины не говорили свысока, а просто, тепло, одушевленно»^{697}.