Кузьма Минин на фоне Смутного времени
Шрифт:
Обе исторические песни отражают популярность Минина и Пожарского во второй половине XVIII — первой половине XIX в.; вместе с тем следует признать, что Минин и Пожарский фигурируют только в двух поздних песнях, записанных в XIX в. и вызывающих сомнения у исследователей, которые полагают, что они могли появиться в устах народных сказителей в связи с оформившимся государственным культом национальных героев.
Со второй половины XVIII в. информацию о деяниях Минина и Пожарского стали помещать в учебных изданиях на русском языке. Первый опыт включения событий прошлого России в контекст мировой истории представлен в учебнике Вейсьера де Лакроза «Краткая всеобщая история», который дважды (в 1761 и 1766 гг.) издали в Петербурге для Сухопутного кадетского корпуса с добавленными Семичевым русскими материалами. Для повторения материалов в заключительной части учебника помещена подробная хронологическая таблица, в которой под 1611 г. отмечено, как «бывшие
В 1769 г. в типографии Московского университета был напечатан учебник инспектора королевского училища в Галле (Пруссия) Иеронима Фрейера «Краткая всеобщая история», переведенный на русский язык X. Чеботаревым, который сделал к нему дополнения также из «Краткого российского летописца». Во второй части книги почти дословно приведена та же фраза, что и в учебнике де Лакроза{635}.
В 1797 г. в Смоленске в типографии Приказа общественного призрения вышла «Детская российская история, изданная в пользу обучающегося юношества». В ней сказано: «Начальною причиною прекращения всех сих несчастий был некоторый нижегородский мясник Козьма Минин, который, видя свое отечество в крайнем расхищении, умел собственным примером возбудить в сердцах сограждан своих ревность к освобождению от иностранцев… он собравши своих сограждан, уговаривал жертвовать всем имением на содержание армии и первый принес в собрание все свое имение; сему знаменитому поступку подражали и прочие. Он уговорил князя Пожарского, отличавшегося тогда храбростию и благомыслием к отечеству, предводительствовать собранною для сего армиею, которая имела благополучный успех. Петр I, проезжая через Нижний город, почтил гробницу сего избавителя государства»{636}.
В педагогическом трактате «О воспитании» (1798 г.) А. Ф. Бестужев, отец декабристов Николая, Александра, Михаила и Петра Бестужевых, среди нравственных примеров, которые предлагалось использовать в обучении детей, привел деятельность двух спасителей Российского государства в период Смуты: «Надобно, чтоб Пожарский и Минин воодушевлены были сильными страстями, устремясь пожертвовать первый своею жизнию, а другой всем своим имением для спасения отечества. Пожарский… невзирая ни на какие препятствия, презирая козни Заруцкого, Трубецкого, освободил Москву — Россию от ига польского, от самозванцев. Его умеренность и великодушие заставили отказаться от подносимой ему на российской престол короны — он избрал с прочими законного наследника. Вот примеры, коим украшать должен нравственный надзиратель свои наставления и разговоры»{637}.
Нельзя не упомянуть и о роли Русской православной церкви в увековечении памяти о героях Смутного времени. Центрами церковной памяти о Кузьме Минине в XVIII в. были Нижний Новгород, Москва, Троице-Сергиев монастырь. В Нижнем Новгороде, где, по-видимому, сохранялись какие-то устные предания, имя Кузьмы Минина было записано в синодики XVII в. Спасо-Преображенского собора и Печерского монастыря. Имена Минина и его сына Нефеда ежегодно поминались в неделю Торжества Православия на панихидах в Спасо-Преображенском соборе{638}. Род Нефеда Минина значился в синодиках XVII в. Успенского собора Московского Кремля.
До 1830 г. в Троице-Сергиевой лавре находились сабли, согласно устному монастырскому преданию, вложенные в ризницу Мининым и Пожарским, а также седло последнего{639}. Ныне они хранятся в Оружейной палате. У рукояти сабли Минина помещено резное клеймо с арабской надписью «Изделие Ахмеда, мастера из Каира». Она и ножны от нее отличаются от сабли Пожарского простотой, отсутствием богатого декора. Видимо, поэтому ее и приписали Минину. В любом случае, учитывая полное отсутствие письменных свидетельств о таких вкладах в Троице-Сергиев монастырь руководителей Второго земского ополчения, атрибуцию сабель следует признать условной{640}.
Архимандрит Досифей в описании Соловецкого монастыря, которое было
В начале 1920-х гг. палаш князя М. В. Скопина-Шуйского и сабля князя Д. М. Пожарского были изъяты из хранилища Соловецкого монастыря и переданы в Государственный исторический музей. Судя по клейму на клинке, парадную саблю Дмитрия Пожарского изготовил в начале 1640-х гг. персидский мастер Тренка Акатов, работавший в Оружейной палате в Москве. Ее ножны богато декорированы серебряной чеканкой и гравировкой, бирюзой, изумрудами, перламутром, рубинами, яшмой; рукоять — изумрудом{642}. В настоящее время палаш князя М. В. Скопина-Шуйского и сабля князя Д. М. Пожарского выставлены в экспозиции ГИМ (зал XXI, витрина 5). Одно время, в начале 2000-х гг., сотрудники музея даже ошибочно приписали помещенную в эту же витрину еще одну саблю Кузьме Минину, по-видимому, посчитав, что холодное оружие двух предводителей Второго земского ополчения должно во всех случаях находиться вместе.
Заметим, что, если даже не все упомянутое выше оружие держали в своих руках герои Смутного времени, сам по себе факт персональной атрибуции властями двух крупнейших русских монастырей свидетельствует о формировании и сохранении за монастырскими стенами в XVIII–XIX вв. памяти о Кузьме Минине, Дмитрии Пожарском, Михаиле Скопине-Шуйском.
Московский митрополит Платон (Левшин, 1737–1812), слывший «вторым Златоустом» и «московским Апостолом», в одной из своих ярких проповедей, оглашенной в день иконы Казанской Богородицы 22 октября 1775 г. в Казанском соборе Москвы, восклицал: «Нижнего Новагорода незнатный купец Кузма Минин, его же память во благословении, и вечным прославлением почитаема быти заслуживает, Божиим вдохновением возревновал, видя общее отечества своего несчастие. Доколе сказал он сотоварищам своим, доколе ослабелым духом взирать будем на сие общее всех злоключение? Доколе не употребим все силы наши к поданию помощи страждущему отечеству, или умрем славною смертию яко мученики? Ежели на сие общеполезное дело потребно каковое иждивение: истощим на то все имение наше; или есть ли доставать не будет, заложим жен и детей. О глас достойной сына отечества! О честь души поистинне мужественныя!» Минин и его единомышленники, по словам митрополита, «склонили почтеннейшего и избраннейшего мужа князя Пожарского, ему же да будет память вечная, чтоб принял предводительство над всеми теми, кои возусердствуют идти на помощь пораженному отечеству»{643}.
Первый в России светский памятник, посвященный событиям Смутного времени и его героям, появился в 1792 г. в Троице — Сергиевой лавре, на пространстве между колокольней и Троицкой соборной церковью, благодаря митрополиту Платону. Он представлял собой обелиск из дикого камня высотой около 10 метров. Согласно первому его описанию, сделанному тогда же бывшим наместником Троице-Сергиевой лавры, архиепископом Нижегородским и Алатырским Павлом, на тумбе-постаменте были «вделаны четыре овальные из белого мрамора доски, на коих вырезаны кратко те достопамятности, коими в разные времена сия обитель прославилась, и какие от нея отечеству изъявляемы были услуги»{644}.
Образцом для памятника стали, прежде всего, мемориальные колонны и обелиски, которые устанавливались с 1770-х гг. в окрестностях Петербурга (Царское Село, Гатчина) и Москвы (Кусково){645}. По договору, заключенному с Троице-Сергиевой лаврой в декабре 1791 г., возводила обелиск артель крестьянина Олонецкого наместничества Гаврилы Каретина. Камни скреплялись между собой железом с заливкой свинцом, а швы между ними замазывались цементом с добавлением мраморной муки. Один из камней разбился при перевозке, и его пришлось заменить на другой, немного отличающийся по цвету от остальных частей обелиска.