La Cumparsita… В ритме танго
Шрифт:
— Спишь, жена? — медленно сжимаю раскинувшееся на мне женское тело. Прощупываю куда-то спрятавшиеся ребра, пальцами рисую простые узоры на бархатной теплой коже, как на живом холсте, специально задеваю мягкие четко обозначенные соски и каждый бережно прищипываю, а затем воздушно, не прикладывая грубой силы, потираю их. — Дари, ты здесь, пока со мной? М-м-м, пуговки восстали? Ты возбудилась, аргентинка, или замерзла?
— Здесь-здесь и нет, я не сплю. Грей лучше, муж. Не отлынивай и не шлангуй, демобилизованный контрактник-чувачок, привыкай к мирным будням, муженек, — отвечает хрипло. — Я просто смотрю вперед и пытаюсь заглянуть
— Что за тон, что за сленг? По фене ботаешь, рыбка? — смотрю сверху вниз на ее пушистую макушку.
— Говорю ведь на доступном языке? Ага? В чем дело, мужчина?
— Более-менее, — ухмыляюсь. — Не ожидал от служительницы муз и вообще чересчур эмоциональной натуры такого жесткача. Прошла, похоже, курсы? Мать двоих детей решила грубостью и пошлостью поразить меня?
— Училась у любимого дедушки, затем у отца и дяди. Даже бабуля внесла свою лепту. Показать, любимый? — шутливо замахивается, отставляя для пощечины приготовленную мелкую ладошку. — Быстро, резко, не давая шансов на спасение от кары. Лизь-лизь, как пламенем по коже. Ра-а-а-аз — ты даже сразу не сообразишь, откуда оплеуха щеку поразит. Так дедушка свои ощущения описывал, тайком рассказывая мне о чудачествах бабули…
— Плохая школа, кумпарсита. Я, по всей видимости, должен это исправить. К тому же, за непредвиденный огонек по моей роже я могу кого-то страшно наказать! — сжимаю поочередно сисечки и ниже опускаю руку. — Сейчас этим и займусь… Лежи спокойно, непослушная зараза!
— Не-е-е-е-ет! — визжит жена и стискивает бедра, сдавливая внутренней частью своих ног мою нахально продвигающуюся в теплое местечко руку. — Там все болит. Нет-нет, не хочу. Пусть заживет. Ты разодрал меня. Секс-гигант какой-то! Как так можно, а? — гундосит, надевая маску на лицо и странно изменяя тон своего голоса, изображает то ли обиженную, то ли по-прежнему неудовлетворенную, не испытавшую полноценной разрядки, женщину. — Му-у-у-уж?
— Ты ведь не жаловалась, когда я исполнял твои желания и типа силой брал тебя, — шепчу и все же укладываю свою ладонь на влажные, вспотевшие или возбужденные, сильно опухшие половые губы. Круговыми движениями растираю выступившую смазку и запускаю средний палец между складок. — Вот так… Тшш, горячая кумпарсита. Я делаю больно?
— Нет, — подается на меня, и сама «заглатывает» кончик пальца. — Не хочу, не хочу. Ну, блин, что ты вытворяешь…
— Хорошо, жена. Как скажешь! Ничего не буду делать, — убираю оттуда руку, но не далеко иду, а укладываю на сильно раскаленный то ли от страсти, или от нервов, возможно, от все-таки имеющегося возбуждения, или от нездоровой температуры, гладкий, словно вылизанный и вскрытый специальной патокой, лобок.
— Пожалуйста-а-а-а, Яросла-а-ав-чи-и-и-ик, — всхлипывая, как будто о милости канючит.
Раз просит, значит, надо выполнять. С наигранным вздохом возмущения возвращаю свою конечность ей под грудь.
— Что с языком, женщина, а? Он как-то странно на природе изменился.
Да и сама Дарья с началом беременности, потом при родах, даже в предродовой палате, затем в родильном зале и палате интенсивной терапии после, и еще немного дальше — не протяжении своего недавно начавшегося долгожданного материнства стала… Злее, что ли? Исключительно на язык, конечно. Несдержаннее и циничнее. Ей подколоть меня, чтобы потом обнять и специально нанесенные раны почти буквально зализать
— Что тебя не устраивает, любимый, и в чем, собственно говоря, дело?
— Все устраивает, но…
— Согласен ведь, что женщина должна уметь постоять за себя?
— Без вопросов! — хмыкаю. — Поддерживаю и вверх поднимаю обе руки. Культя, как ты понимаешь, при голосовании за полноценную считается.
— Я научилась отстаивать себя с помощью таких себе Смирновских курсов. Горовой, я ведь не раскрылась до конца. Вот это откровение, да? Тебя ждет масса приятных или неприятных — как посмотреть, конечно, — сюрпризов.
— А-а-а! — целую женскую макушку. — Спасибо, что предупредила. Я за три с лишним года так и не дочитал свою жену. Балбес, лентяй и тупой мужчина! Ты еще, оказывается, на небольшой довесок курсы по словесной самообороне прошла. Да где же я мог об этом вычитать? В приложениях, наверное? Хм… Я туда, конечно, не дошел. Там нет эротических картинок, кумпарсита. А я все-таки мужчина — люблю на сисечки и пошленькие позы под разным ракурсом поглазеть. А теперь вот, пожалуй, стоит с первой главы, типа заново, начать. Я так никогда не кончу…
— Тебе с этим помочь, мой горемычный?
Изнасиловать непокорную жену сейчас или подождать и выполнить свою угрозу немного позже?
— Обойдусь, — бережно прикусываю удачно подвернувшийся мне для этого ее затылок. — Но… Ты, значит, обучение свое давно окончила, вероятно, и выпускные экзамены сдала?
— Все на «отлично». Не беспокойся.
— Сергей принимал?
— Письменный — он, конечно, а устный — была, увы, вынужденная замена. Отец не смог прийти, поэтому мама слушала вполуха и, посмеиваясь, головой качала. По секрету мне сказала, что я своего дедушку перещеголяла в трехэтажности сложения обсценной лексики.
— Это что еще такое?
— По предмету «Русский мат для чайников» у меня в аттестате зрелости стоит твердая пятерочка, любимый. Просветить?
— Дашка, язык твой без костей? Ты распоясалась? Беременность, роды и материнство тебе к лицу, женушка. Продолжим, вероятно? Так когда мы там за третьей крошечкой пойдем?
— Чего? — не вижу, но точно знаю, как сильно пучатся сейчас ее кофейные глаза. — Не зазнавайся и отодвинься, муж. Той штукой ко мне вообще не прижимайся, не тыкай и не суй — хватит с меня. Я от прошлой ночи никак не отойду…
«Ведь было горячо, малышка-кумпарсита?» — закатываю глаза и про себя смеюсь.
Если честно, мы начали с ней свою «игру» еще в пределах городской, чопорной на плотское, черты, в нашем доме, когда остались наедине. После того, как отправили детей на море, передав их на поруки дедушке и непрерывно квохчущей бабушке, мы с Дашкой тут же уединились в комнате. Это, между прочим, была полностью ее вина! Помню, как махал рукой степенно удаляющемуся открытому багажнику гигантского пикапа Алексея, как закрывал, прокручивая потайной замок, входную дверь, как домушником-вором осматривался по сторонам и прислушивался, оттопырив уши, к странным звукам: кто-то очень наглый похотливо посмеивался и меня по имени женским шепчущим голосом куда-то звал: