La Cumparsita… В ритме танго

Иголкина Леля

На обратном пути она молчит, не смотрит даже прямо, лишь пальцем водит по своему оконному стеклу.

— Даш? — тихо обращаюсь к пассажирке.

— Угу, — замирает пальцем, искоса посматривая на меня.

— Все хорошо?

— Просто замечательно. Мне понравилось, Ярослав. Правда, — поворачивается ко мне, — временами было очень страшно. До жути, если честно. А тебе?

Она, похоже, с тоской и долбаным сочувствием смотрит на мою искусственную руку. Нескрываемое сострадание во взгляде, подступающие слезы, бездонные глаза, жалость беспокоящейся женщины или испанский стыд за то, что я такой неполноценный,

однорукий черт? Этого мне вообще не надо. Сыт по горло! Нажрался по самое «не балуйся» еще семь беспокойных лет назад, а потому:

«Хватит! Достаточно! Обойдусь!»

— Не надо этого, Смирнова! — незамедлительно пресекаю ее попытки «погладить» по загривку искалеченную аварией и подпалившей по досадной неосторожности свой куцый хвост собаку. — Мне не страшно, тем более на треке. Никогда не было, «до» или «после», Даша, и однозначно никогда не будет. Было бы чего бояться! В жизни есть нечто более страшное. Поверь, пожалуйста, я определенно знаю, о чем тут говорю. Я обожаю скорость, люблю визг, пение движка, контроль болида, стойкий и немного въедливый запах топлива, почти туннельное, чересчур размытое, живущее на одних инстинктах зрение и я, — выдерживаю небольшую паузу, — абсолютно не боюсь, что когда-нибудь, возможно в следующей жизни, разобьюсь. Не будем, ладно? Даша?

— Угу.

Мельком замечаю одно, давно забытое, из прошлой жизни место на давно не патрулируемом — так уж вышло, — юношеском маршруте.

— Ты не торопишься? — сбавляю скорость, стараюсь прижаться к обочине импровизированного серпантина, сверяюсь с зеркалами и торможу.

— Нет, — она не сводит с меня взгляда. — Ярослав, я сказала что-то не то?

— Не в этом дело. Здесь прекрасный вид, да и собравшиеся сумерки позволяют рассмотреть сейчас то, что при свете дня не разглядеть. Ты не торопишься? М?

Она отстегивает ремень безопасности и укладывает пальцы на дверную ручку. Это означает, «нет»?

Глава 7

Ярослав Горовой

Я хорошо знаю это место: до мельчайших подробностей, до жалкого камушка, удушливой пылинки и тонкой травинки. Еще бы! Сколько раз проезжал этот обрыв после физически и эмоционально изнурительных тренировок, контрольных заездов, нескончаемых соревнований, триумфальных побед и бьющих по самолюбию поражений; живой-здоровый, с полным набором человеческих конечностей, с чистой кожей и без ожоговых рубцов… На теле, а впоследствии, на, и без того шрамированном, сердце. Точное количество проездов здесь сейчас я затрудняюсь назвать. Миллион? Или два? Возможно, тут уже другое исчисление надо подключать.

— Ты точно не торопишься? — еще раз уточняю время, которым мы сейчас располагаем.

— Все нормально.

Легким кивком показываю пассажирке, что нам с ней следует выбираться наружу.

— Что это за место? — Даша открывает дверь и выставляет одну ногу.

— Не знаю, — улыбаюсь и тут же ловлю ее испуганный взгляд. — В том смысле, что на автомобильных картах вряд ли этот поворот как-то обозначен, а по километровым отметкам я не фиксирую стационарные стоянки. Здесь прекрасный вид, Даша. Вот и все. Просто хотел тебе кое-что показать.

— Что именно?

— Наш город! Почти весь! Как на ладони! — киваю в лобовое. — Самое время. Он только-только начинает «поджигать» свои дома.

Смирнова

хмыкает и полностью покидает салон, а я внутри задерживаюсь и с выходом пока не тороплюсь.

Какая восхитительная фигура! Женская… Девичья… Нет! Почти детская. Однако, в то же время у «девочки» Смирновой точеные изящные контуры физически вполне сформировавшейся женщины — небольшая, но однозначно наблюдаемая грудь, талия, бедра, струной натянутые тоненькие ножки. Вдобавок ко всему — гордо вздернутый подбородок, широкая улыбка, пусть и неискренняя — тут уж кому как, каждому ведь все равно не будешь рад; и по-доброму, словно в снисхождении, смеющиеся темно-карие глаза. Но почему-то именно сегодня у сверкающей и готовой источать «любовь и обнимашки» Даши в жизнерадостном неунывающем ярком образе царит задумчивый и грустный взгляд.

Хрупкие, крохотные, словно у мелкого зверька, конечности — узкие запястья, миниатюрные ладони, немного вытянутые, словно у космического пришельца, пальцы с идеальной формой ногтевой пластины — светло-розовая выпуклая чаша с идеально белой каймой по немного выступающему краю… Узкие щиколотки, видимые сухожилия, острые колени, рельефные играющие легкой судорогой икры, накачанные бесконечными занятиями бедра и округлые сильно пружинящие ягодицы.

Ноги — это же ее хлеб, солидный заработок, гонорар танцовщицы, финансовый источник стабильного дохода и уверенность в завтрашнем спокойном дне, женская гордость, но в то же время зрительная ширка для мужских неизбалованных на такое диво глаз.

Гибкий стан… Подвижный позвоночник, разведенные плечи, соприкасающиеся друг с другом острые лопатки, аристократичный изгиб шеи и извиняющийся, как будто бы слегка заискивающий, наклон головы.

Крохотная, мелкая, но с непростым характером, как совсем недавно меня заверил, опять же, Игорюша Бусинцев; есть в этой Даше несгибаемый, устойчивый титановый стерженек.

Невысокий рост… Легкий и уверенный красивый шаг… Выворотные стопы… Такие только ведь у балерин бывают? У нее хореографическое образование — Буса в самый первый вечер моей новой смены так сказал. Возможно, Смирнова — бывшая прима столичного театра.

Тонкая талия… Я мог бы обхватить ее одной рукой… Мог бы! Мог бы даже силой взять! Но силой не хочу. Я со Смирновой Дашей и так наворотил никак теперь не разгребаемой херни. Думал и представлял одно, а по факту получил совсем другое. Последнему, между прочим, очень рад.

Она оборачивается и поднимает свою руку, выставляет козырек и жмурится от бешеного дальнего света моей машины, бьющего прямиком в нее. Световой удар, не щадя девчонку, колотит похрустывающее от простых движений тело, и в то же время нежная душа обрывает хилые капроновые нити, удерживающие ее на этом свете, покидает видимую оболочку и устремляется наверх.

— Ярослав! — зовет меня.

Смаргиваю несколько раз, затем быстро отстегиваю свой ремень безопасности, убавляю свет, оставляя только габариты и вылезаю из машины.

— Что случилось? — Смирнова спрашивает.

— Ничего. Разбирался с электроникой. Извини. Рука! — поднимаю протез и вращаю кистью. — Настраивал новые жесты.

— А-а-а-а, — обхватив себя, отворачивается от меня.

— Замерзла? — подхожу к ней со спины, но вплотную все-таки не приближаюсь.

— Свежо, — растирает плечи и разминает шею.