La Cumparsita… В ритме танго

Иголкина Леля

— Мне недостаточно, — пытаюсь улыбнуться, ни хрена пока не получается. — Как-то это неправильно, команданте. Дом, ты со мной, совместная постель, охрененный секс, девчонки рядом, твое кольцо на моем пальце, общая фамилия, но…

— Круто же! Все есть! И потом, с каких-таких пор ты стал задумываться о правильности, о порядке, о традициях? Тебя волнует субъективное мнение толпы, Сережа?

— Насрать! — с рыком грубо отвечаю.

Хотелось бы еще добавить, что:

«На всех и каждого кладу с особым наслаждением! Пришибленным бытовухой нас не понять!»,

но намерение сдерживаю и оставляю при себе. Мне бы согласия на официальный брак с этой женщиной добиться,

поэтому надо с некоторыми теоретическими выкладками не спешить и не показывать ей свой богатый внутренний мир, слегка претерпевший изменения с сорока пяти лет. Чего она там не видела, в конце концов? Через многое ведь прошли, даже развестись успели. М-м-м! На хрена тогда так шустро подсуетились?

— Даже тон не изменился. Ты в грубости очень постоянен!

— Сказал, как есть. Честно и открыто! А что?

— Ничего, — передернув плечами, отвечает.

— Мне мало, мало, мало, Женечка. Послушай… — прочесываю лицом похрустывающую наволочку своей подушки.

— Зато мне вполне! За глаза! — быстро отрезает и тут же откидывается на спину, затем с тонким жалобным нытьем потягивается и отворачивается от меня, улегшись на другой бок. — Нет, нет, нет, нет, — специально несколько раз повторяет, чтобы позлить меня.

Куда это она намылилась? Как только начинается серьезный разговор, так чика от меня линяет и обрывает зрительную связь. Преследую собой, крепко обнимаю и полностью повторяю своим телом каждый изгиб ее тоненькой фигуры.

— Прости меня, пожалуйста, — шепчу в открытую заднюю часть шеи.

— Я простила. Ты же знаешь!

— Жень… — осторожно целую в ямку у основания женской головы.

— Сережа, хватит! — наклоняется вперед, пытаясь избежать дальнейшей ласки.

— Девчонки над нами смеются. Они такие взрослые…

— Они взрослые и все прекрасно понимают. Поверь, Смирнов, им абсолютно не смешно. К тому же, у каждой своя личная жизнь и уже разбитые сердца, между прочим.

— Юла? — предполагаю, о ком сейчас речь идет, при этом глубоко вздыхаю. — Вот же! Твою мать!

— Да. Перестань! — сильно дергается, водит плечом и двигает ногами. — Не надо.

— Уехал? — задаю очевидный и не нуждающийся в ответе вопрос.

— С утра пораньше решил всю личную жизнь старшей дочери обсудить?

— Они расстались? — с упорством, прикрыв глаза и сильно раздувая ноздри, набрасываю на наш домашний новостной вентилятор нехороших версий.

— Думаю, что да, — она мне тихо отвечает.

Паршивец! Еще один недоразвитый еб.ан! А я его женским молоком бесплатно поил! Башкой рисковал, когда возил на завтрак к брату. Из-за пацана с Женькой грубо поступил. А он? Отпиздить Свята, когда он в очередной раз из своих походов вернется на побывку? Ходит по контракту, словно тюремный срок мотает:

«Отслужил, затем домой, оправился, и снова в бой — армейский горн зовет!».

У него, видимо, родительский дефект, словно родимое пятно на коже. Его отец, мой тезка по имени, Сергей Мудрый, так, кстати, и закончил свою жизнь — погиб на поле брани. Считался без вести пропавшим без малого пять лет. Потом, сюда пришло уведомление с указанием времени, места гибели и захоронения настоящего отца Свята. Крутой был мужик — в одиночку мальчишку вырастил и на ноги поднял, дал ему все — парень ни в чем не нуждался, научил засранца жить, служить, вероятно, любить, и в то же время привил сынишке комплекс воина. Там на подвиги заточено абсолютно все! Я вот лично затрудняюсь сразу сказать, сколько военных кампаний на счету этого солдата. Он даже с Ярославом служил. Это «милое» известие вызвало по своему масштабу, да и по содержанию,

непередаваемый, почти смертельный шок с контрольным выстрелом всем нам в лоб. Горовой еще, оказывается, и одну войну прошел. Так вот, на гражданке, в перерывах между маршами, Святослав окончил высшее общевойсковое командное училище и дослужился до специального звания капитана. Пудрил девчонкам мозги — куда без этого, вертел форменным хвостом, любезно и постоянно встречался с Дашкой, с Ксенией… Как оказалось, дружески, почти по-братски — одна молочная мать у них! А вот с нашей Юлией у начинающего полководца произошел тот самый «амор»! Письма, фото, короткое общение, когда возможно, их свидания, тайные, почти украдкой, встречи, совместные ночевки… Естественно, мы с Женькой были и остаемся в курсе! Тем более на этом фронте у нас есть маленький шпион — разноокая любительница любовных приключений Ния. Шаловливая Антония… Самая младшая Смирнова! Ведьма с гетерохромией — один глаз у детки карий, как у Женьки, а другой — серый, как у меня. А внешность — вылитая бабушка! Недаром эти «девочки» почти всегда держались рядом. По-видимому, Ния мимикрировала под мою мать…

— Мне набить ему рожу? — шиплю ей в спину.

Пусть ничего не отвечает — я все равно к этому готов! Размяться бы неплохо, а то я что-то сильно застоялся.

— Ты белены объелся? — жена вполоборота спрашивает.

Пытаюсь очки заслужить! Но ей ведь этого не скажешь!

— Хочу отстоять честь дочери, — вожу носом по теплой женской коже.

— Юла в этом не нуждается.

Женька расправляет плечи и сводит острые лопатки вместе.

— М-м-м!

Сомлела? Ей хорошо?

— Разговор-то был? — прикусываю тайное местечко под лопаткой. Женька тонко пищит и сильнее выгибается вперед. Отступаю и даю ей время разумом воскреснуть, чтобы ответить мне.

— Вероятно, — замечаю, как в небольшом недоумении пожимает плечами.

— Как она?

— Брак недолговечен, Смирнов.

И-и-и… «Добрый вечер! Видимо, на этом все?».

— Жень, я не поним…

— И такие отношения по принуждению не для тебя.

— Ты нас со Святом равняешь? — с неприязнью в голосе задаю вопрос. — Такой плавненький заход? Личной жизнью дочери прикрываешься? Они встречались и бегали на свиданки, а мы с тобой были женаты, а потом дурака сваляли. Что здесь общего?

По-моему, она меня не слышит и продолжает свою правду городить:

— Кого-то гербовая бумажка с водяными знаками дисциплинирует и заставляет подходить к вопросам уважения желаний своего партнера с большим вниманием, а кого-то…

— Я этого не говорил! — перебиваю давно заученные слова. — Что с Юлей? Мы не закончили.

— Она оправится и заново начнет.

— А с нами?

— Нет, Сергей! — она останавливает мою руку, спустившуюся к ней на живот по направлению немного ниже и южнее.

— Не проси об этом! Не смей мне приказывать, Смирнова, — рычу в затылок.

— Я не приказываю, — глубоко вздохнув, жена обхватывает мою кисть и прижимает нашу сцепку к своей груди, кружит по раздающемуся от дыхания полушарию, заставляет меня сжимать и разжимать поочередно ее невысокие холмы, затем прищипывает сосок и оттягивает наши руки.

— Тшш, не так резко, чика! Тебе не больно? — пытаюсь вытянуть свою конечность.

— Нет, — шепчет и еще сильнее сжимает руку, затем поднимает наш кулак к себе под нос, разворачивает и прикладывает мою ладонь к своей щеке. — Мы не можем существовать по написанным бумажкам, Сережа. Ты становишься чужим. Рамки уродуют тебя. Не родной, злой, даже глупый, неуправляемый. Как ты собирался доблестно обществу служить?