Лебеди остаются на Урале
Шрифт:
Добродушно засмеявшись, он добавил:
— Когда обследуем плато, спустимся в долину или махнем на Волгу. Одни исследуют от известного к неизвестному, другие поступают наоборот. Мы с вами выбрали второй путь. Не так ли?
Людмила Михайловна промолчала. Стараясь проглотить обиду, она некстати подумала: «На солнце шелушится лицо, придется надеть широкополую шляпу».
Сабантуй
Буран не торопился выполнить распоряжение Ясави. После вызова в канцелярию прошел
— В ауле болтают, что ты собираешься в город податься. Правда это?
— Ему виднее, как быть, — вмешалась мать.
Старик взглянул на нее с упреком.
— Лучше помолчи, старуха! А ты, Буран, послушай отца. Никто из тех, кто гнался за счастьем на чужбине, не догнал его. Посмотри на старого Шаймурата. Всю жизнь скитался, отвык от крестьянской жизни, от крестьянских дум. А чего добился? Разбогател? Не видно. Подошла старость, а у него ни угла, ни семьи. Зимовал в чужом, заброшенном доме. Думаю, ты не позаришься на судьбу Шаймурата. Не отпущу я тебя из дому, нет на то моего согласия. Мать стара, в доме нужна хозяйка. Подумай и о нас…
Разговору помешал настойчивый стук в дверь. Старик рассердился:
— Войди. Зачем стучишь? Не знаешь, в какую сторону открывается дверь?
Увидев Магиру, смягчился:
— Проходи, доченька. Зачем пожаловала? Не за мной ли?
— Отец послал за Бураном. Он ждет возле кузницы.
Старик засуетился:
— Сейчас придет Буран. Как же не пойти, когда Ясави зовет! — Взглянув на сына, сердито добавил: — Дождался!
Буран не торопясь допил чай, перевернул чашку. Встал, почистил в сенях сапоги, не спеша подпоясался ремнем. Старики следили за каждым его движением: отец — с укоризной, мать — с ласковым вниманием.
«Ясави не выдержал, — рассуждал Буран. — Наверно, снова будет уговаривать. Посмотрим, как это ему удастся! На сознательность будет бить или прикрикнет? С ним это бывает. Тем хуже для него».
Вокруг кузницы толпился народ, голос Ясави гремел в кузнице.
— Чего он разоряется? — спросил Буран у Ибрагима, стоявшего с виноватым видом.
— Галлям сбежал, — ответил тот. Халил добавил:
— Опять у кузнеца что-то стряслось дома. Говорят, гусей делят.
Он хихикнул в кулак и оглянулся: как бы не услышал грозный Ясави!
— А, Буран, здравствуй! — приветливо поздоровался председатель, выглянув из кузницы. — Проходи сюда… Вот эти друзья-товарищи, — кивнул он в сторону конюхов, — с самого утра не могут подковать пару лошадей. Прибежали ко мне, галдят, доказывают, что у нас в колхозе нет кузнеца. А я им отвечаю: «Не может быть этого! Не положено, чтобы колхозная кузница пустовала, да еще перед самым севом!» Вот теперь убедился, что друзья-товарищи морочили мне голову. Подкуй им лошадь, Буран.
Не дождавшись ответа, он крикнул:
— Эй, друзья-товарищи! Ведите своих скакунов!
Буран не стал отказываться. «Надо пособить председателю, — подумал он. — С каждым из них приходится возиться. Не привыкли еще люди к новой жизни… А подковать пару
— Халил, чего пялишь глаза, тащи скорее уголь! — скомандовал Буран. — А ты, Ибрагим, берись за мехи!
На военной службе он сам ковал своего скакуна, не доверяя ротным кузнецам. И всегда получалось — лучше не надо. А там ведь кони не такие смирные.
— Поводите лошадок, — приказал он конюхам после того, как подковал. — Ну, как?
— Хайбат! [9] — похвалил Халил.
— Видать, руки у тебя золотые! — вкрадчиво поддакнул Ибрагим.
Буран небрежно ответил:
— Похвалой запрягают дурака!
Так было принято говорить в Карасяе, когда хвалили в глаза. Не успели уйти конюхи, как подъехал Давлет.
— Кузнец, привез тебе пару плугов. Осмотри и подлатай! — пошутил Давлет. — Ясави строго-настрого приказал отремонтировать к вечеру.
9
Хайбат — отлично.
— Он боится, что я убегу отсюда?
— Не знаю… Знаю только, что послезавтра выезжаем пахать. Тысяча гектаров, сам понимать должен!
Плуги нуждались в небольшом ремонте: у одного не держалось колесо, у второго болтался лемех — ослабла заклепка.
Буран всегда уважал Давлета, и у него язык не повернулся отказать ему.
Пока шел ремонт плугов, в кузницу заглянули несколько человек. Одной из первых прибежала вдова Хадича, чтобы лично удостовериться в том, что Буран стал кузнецом.
Вслед за ней Магира принесла паять кумган [10] , а отец притащил десятилинейную лампу, которую зажигали в канцелярии в торжественные дни, во время общих собраний.
Буран тревожно поглядывал на кучу заказов, не догадываясь, что Ясави Хакимов сам следит за тем, чтобы новый кузнец не оставался без дела.
Длинная изба, обмазанная глиной, с черными от сажи окнами, стояла как раз посреди аула, у дороги. Едешь ли в поле, возвращаешься ли из лавки, идешь ли купаться — тебе никак не миновать кузницу. Она у всех на виду.
10
Кумган — медный кувшин с узким длинным горлом.
Работа в кузнице начиналась еще до восхода солнца. По Карасяю разносился звон молота: кон… ком… кон… ком…
Буран размеренно ударял по искрящемуся металлу. Помощник кузнеца не торопился, знал: самое главное — сохранить ритм в работе.
У Галляма молоток поменьше, и бьет он им чаще, будто отбивает чечетку: чан, чан, чан…
Со лба стекают ручейки пота. Спина зудит от пыли, которая с трудом отмывается в бане, и от соли: ведь за день выпиваешь не меньше полведра воды!
«Галлям не выдержит, свалится, — думал Буран. — Опять придется тащить его на свежий воздух, как вчера… или обливать водой».