Леди и некромант. Тени прошлого
Шрифт:
– И что это было?
– поинтересовалась я, убирая камень под блузку. Что-то подсказывало, этаким сокровищем хвастать не стоит.
– Моя матушка...
– Это я поняла.
Тихон любезно предложил мне руку, и отказываться я не стала. Шел он медленно, подстроившись под мой шаг.
– Мне жаль, Оливия, но написать о твоем появлении я должен был, - Тихону пришлось наклониться, пробираясь под протянутыми над улицей веревками. На веревках болтались простыни, которые не только успели высохнуть, но и обзавелись буро-рыжей коркой пыли.
– Появление
Я переступила через сонного пса, вытянувшегося посреди улицы и улицу эту перекрывшего.
– Я ушел, потому что не мог больше, - Тихон подал руку, помогая перебраться через мусорную кучу, в которой с деловитым видом рылась рыжая курица.
– Одно дело, когда приходится открывать путь тем, кто живет очень давно и действительно устал от жизни. И я лишь помогаю исполнить собственное желание... аль-арроши - сложный ритуал... я готовлю настой из тридцати семи трав... для каждого - это свои травы.
Не уверена, что мне хочется знать особенности совершения альвийского суицида, но и перебивать некрасиво.
– ...прежде чем начать сбор, я разговариваю с каждым, кто пришел ко мне в поисках помощи. Я вижу, что им нужно. И верно ли их понимание Пути. Я собираю травы. И делаю настой. Я прихожу в гости и к моему приходу собирается весь род... это тоже часть ритуала... накрывают стол... приглашают гостей... всех, кто был дорог, но не смог удержать в жизни.
Он остановился у дома с темными стенами, прошитыми нитью-узором из желтого кирпича. Кладка была яркой да и сам дом выделялся, что крохотными балкончиками, что разросшимися кустами азалий на этих балкончиках.
– ...и тот, кто собрался уйти, сам одаривает их, каждому подбирает что-то особенное. А я подношу ему чашу с настоем. Это не яд, Оливия, не совсем яд в том смысле, который вкладываете вы, люди... это сбор, который помогает душе оставить тело. Оно после может существовать еще некоторое время... как правило, его хватает, чтобы превратиться в дерево... или в землю... или еще во что-то живое... плоть метаморфична.
Я прислушалась к себе.
Плоть плотью, но нам стоило повернуть налево, чтобы оказаться... где? Не знаю, но точно налево. И я потянула Тихона, который смены направления, казалось, вовсе не заметил.
– Изначально мне это не казалось тяжелым. Напротив, у меня даже появилась мысль, что матушка действительно была права, и открывать Путь - мое прямое предназначения.
За домом обнаружилась вереница других, сложенных из красного, будто вареного, кирпича. Эти дома были узкими и тесными. С вытянутыми окнами.
Забранные решетками.
И с ломаными рисунками на фасаде.
– Я проводил семерых, когда... это началось... ко мне стали приходить те, кто вовсе не был стар, но их души словно выгорели изнутри... они не желали больше жить... и если первым я путь открыл с легким сердцем...
– Их стало слишком много?
Фигуры были уродливы.
Они словно проступали из камня, будто запечатанные в нем, рвались на волю. И я
– Да. И не только это... потом меня позвали в один дом. Та девушка вовсе не желала уходить. Она полагала, что должна жить вечно... Боги отмеряли нам долгий срок, но не вечность... а она решила, что просто обязана сохранить себя... я говорил с ней. Я должен был успокоить, ее ждали столетия, но ей этого было мало... каждый день она полагала потерянным, если не сделала чего-то, чтобы удержать свою красоту.
– А она... была красива?
Фигуры проступали из камня. Они тянули ко мне руки, умоляя о чем-то. Но я не понимала.
– Очень... она должна была стать невестой Владыки... ей с юных лет внушали, что...
– Она избрана?
– Да. Именно. Мы не чужды честолюбия, как и прочих недостатков.
Я кивнула. И отвернулась, не способная больше смотреть на уродливый танец.
– Я говорил с ней... и снова... и опять... а потом она вырезала сердце другой девушки, которую посчитала слишком красивой, чтобы позволить жить, - Тихон остановился.
И я.
Это правильное место, но... для чего?
Узкий дворик, в котором уместились лишь лавочка и чахлый куст. Пыльные листья его поникли, прикрывая в тени своей пару желтых полупрозрачных ягод.
– Нам свойственны многие недостатки, но... убийство... это... невозможно... это означало, что душа этой девушки переродилась, а я не заметил. Не понял, - Тихон провел ладонью над кустом, и листья дрогнули, поднялись, раскрываясь зелеными зонтиками.
– И мне пришлось сварить уже не отвар... эта душа никогда не рассталась бы с телом. Я убил ее... а за ней и юношу, который был талантлив... настолько талантлив, что никто долго не замечал его безумия...
Ягоды налились соком.
А в трещинах камня появилась вода. И слетевшиеся птицы - я и не, где они прятались, - пили эту воду.
– Мне жаль.
Тихон протянул раскрытую ладонь, и желтая пичуга села на пальцы.
– Дети... стали появляться реже... и другие... мои сородичи менялись... сперва никто не видел в том беды, но когда... многие не верили в их безумие. Стали говорить, что безумен я...
Фигуры на фасадах проступили четче. Более того, они двигались. Медленно подбирались ко мне... тянули руки, кланялись... они обретали плотность и призрачную плоть.
И я растерялась, когда первый из призраков шагнул на мостовую.
Это был мужчина в роскошном одеянии. Черный камзол его был расшит темными же камнями. Черные бриджи уходили в голенища высоких черных сапог. Черные волосы перехватывал черный шнурок. А вот лицо было бледным.
Белым.
Обескровленным.
На виске же черным провалом виднелась открытая рана.
Черное и белое... белое и...
Он преклонил колено и подал руку женщине, одетой в какие-то полупрозрачные ткани. Алый и лиловый. И розовый, и желтый... ткани переливались, то смыкаясь, то расходясь и тогда незнакомка казалась почти нагой. Впрочем, ей шла нагота.