Ледоход

Пароходика еще не было видно, но надъ зеленой стной высокихъ камышей, загораживавшей рку почти до самой половины, уже клубился жиденькій, бурый дымокъ, и на пристани поднялась лнивая возня.

Люди и хлопотали, и галдли, что-то тащили и убирали, но замтно было, что все это они продлываютъ вяло, безъ увлеченія и интереса, по привычк, изъ неодолимой необходимости, скучной и нудной. Даже ругались нехотя, и одинъ только пароходный агентъ, рыжій, кривоногій еврей, въ грязномъ, чесучовомъ пиджак, съ изумительно длинными, отвисшими карманами, орломъ носился взадъ и впередъ

На пристани, — двухъ десяткахъ гнилыхъ, осклизлыхъ досокъ, — этотъ щупленькій человчекъ былъ царемъ. Здсь была его сила и власть, и ужъ онъ пользовился этимъ счастьемъ, широко и съ упоеніемъ. Онъ командовалъ съ такой суетливостью, съ такой напряженной крикливой озабоченностью, какъ если бы и пристани, пароходику, и всмъ людямъ, на немъ находившимся, угрожала немедленная и страшная опасность. Онъ бранился, угрожалъ, ужасался, раздавалъ подзатыльники, — и старый извозчикъ Онисимъ Заверюха, поджидавшій пассажировъ, не дерзалъ взойти на пристань, а скрывался на берегу, за будкой, и изъ этого безопаснаго далека, задумчиво поглядывая на орла въ чесуч, тихонько бормоталъ:

— Отто окаянный!.. Правду люди кажуть: не агентъ, а гинтъ [1] .

— Прочь оттудова! — горланилъ орелъ, указывая короткой рукой на молоденькую, лтъ семнадцати, двушку, стоявшую на краю пристани. — Мамзель, потрудитесь оттудова прочь!.. Ишь, смотри-ка на нее! Думаетъ, когда въ шляпк, такъ надо тамъ стать… Колотушку съ парохода будутъ бросать. Колотушка очень станетъ разбирать, кто въ шляпк, кто въ платк. Такъ по голов трахнетъ — мое почтеніе…

Пароходъ выползъ, наконецъ, изъ-за камышей.

Гулко хлопая колесами и распространяя тяжелый смрадъ — смсь запаховъ машины, соленой рыбы и дыма, — грязненькій, убогій, съ хрипомъ, съ храпомъ, вздрагивая и покачиваясь, подошелъ онъ къ пристани и навалился ободраннымъ бокомъ на край ея. И оттого, что пассажиры — ихъ было десятка три — столпились на одной сторон, хранящій Левіаанъ накренился на эту сторону, а другую быстро поднялъ кверху.

— Назадъ! На той бокъ, на той бокъ! — отчаянно затопалъ ногами агентъ. — Назадъ, мазепы, арестанты…

Пассажиры почти вс были палубные, — народъ бдный, обшмыганный и покорный. Классныхъ было всего трое: какой-то военный, сдоволосая дама съ четырьмя одинаковыми собачками и судебный слдователь, который былъ до того пьянъ, что сходя съ парохода чуть не свалился въ воду.

— Билеты ваши, билеты подавайте, черти, мазепы босоногіе… Благодарю васъ, барыня. Дама съ четырьмя собачками величественно прошла передъ агентомъ. — Билеты наготовьте!

Однимъ изъ первыхъ сошелъ съ парохода молодой человкъ лтъ двадцати-двухъ, смуглый, худощавый, съ легкимъ пушкомъ на подбородк, съ большими, ласково улыбающимися глазами. Онъ улыбался своей сестр,- той самой молоденькой барышн, которой только-что угрожалъ колотушкой распорядительный агентъ въ чесуч. Но двушка еще не замтила пріхавшаго и, съ видимой тревогой, глазами искала его въ толп на пароход.

— Вотъ же я, Соня! — сказалъ молодой человкъ, и взялъ

— Ахъ, Яковъ!

Они обнялись и крпко расцловались.

— Уходите-съ отсюдова, уходите! — свирпо заоралъ вдругъ агентъ. — Отъ, нашли мсто гд цаловаться! Что ты на нихъ скажешь, а!

Держась за руки, молодые люди отошли въ сторону.

— Здоровъ?.. Пріхалъ благополучно?

— Вполн благополучно… Дома какъ?.. А ты ничего… выглядишь хорошо.

Въ глазахъ Якова, оглядывавшаго сестру, появилось то выраженіе безпокойства и тайнаго страха, которое часто бываетъ у человка, когда онъ близкому, горячо любимому существу, говоритъ слова ободренія, а самъ словамъ этимъ не вритъ, и весь холодетъ и сжимается оттого, что врить нельзя…

— Да, мн лучше, я поправляюсь… Ну что же, разсказывай, парижанинъ, говори: вдь много интереснаго видлъ.

— Господинъ… баринъ… пожалуйте чемоданъ… Извозчика надо?..

— Я повезу.

— Вотъ я повезу.

— Вотъ лучше я.

На пристани и на берегу, между извозчиками, шла уже отчаянная борьба за сдока, и человкъ десять накинулось теперь на Соню и ея брата. Рвали изъ ихъ рукъ чемоданы, рвали ихъ самихъ, тащили за полы, за рукава, расхваливали своихъ лошадей, свои фургоны, самихъ себя, и съ умоляющими нотами и жестами просили «дать заработокъ».

Яковъ остановился въ смущеніи: картина давно знакомая, хорошо знакомая; но за два года отсутствія онъ уже отвыкъ отъ нея, и теперь эта дикая борьба за грошовый заработокъ производила на него особенно гнетущее, почти ошеломляющее впечатлніе. Онъ стоялъ растерянный, и ему какъ то неловко и совстно было, что есть у него вещи, чемоданъ, подушки, что его упрашиваютъ, въ немъ нуждаются, что отъ него зависитъ «осчастливить» извозчика, предоставивъ отвозить себя…

— Господинъ… баринъ… дозвольте… я дешево возьму, я отнесу ваши вещи.

Сдой, измученный еврей, фигуркой похожій на мальчика, угасшими глазами смотрлъ на Якова и протягивалъ къ нему руки, какъ въ молитв.

— Я отнесу… за пять копекъ… до дому, до вашего, до самой квартиры… куда надо… куда захочете.

Но уже одинъ изъ извозчиковъ вырвалъ изъ рукъ Якова чемоданы и, взваливъ ихъ на свой фургонъ, сталъ взбираться на него самъ.

— Садитесь же, что ихъ слухать! Разв они что понимаютъ! Разв у нихъ кони! — весело горланилъ извозчикъ-побдитель. — Ползутъ, какъ вошь по струн. А я васъ доставлю въ двадцать минутъ, въ одинъ моментъ… Посмотрите, какой фургонъ, прямо экспресный поздъ, и больше ничего… Садитесь, садитесь, сейчасъ увидите, какъ полетитъ.

Сдой еврей съ тоской и болью смотрлъ на чемоданы Якова, которыхъ ему бы, пожалуй, и не поднять, и губы его беззвучно шептали…

«Экспресный поздъ» тронулся.

Дорога шла вдоль рчного берега, и грязь была зсь такая, что лошади, жалкія и облзлыя, съ язвами на спин и опухолями на ше и колняхъ, еле вытаскивали ноги. Весной рка здсь разливалась и мсяца на полтора превращала окрестности въ непроходимую топь. И теперь еще, лве, у камышей, сверкало обширное болото, гнилое и смрадное. Ядовитыя испаренія желтоватою мутью тяжело стлались надъ какой поверхностью, медленно, но неудержимо расползались по сторонамъ, обволакивали и городъ, и деревни и развивали въ нихъ злыя болзни…