Ленька-гимназист
Шрифт:
Я пожал плечами.
— Ну, ты теперь не на линии фронта. Разве плохо?
— Вернуться-то я вернулся… — горько усмехнулся отец. — Да только ведь ты за меня дал слово, что мы бронеплатформу сделаем. Головой моей поручился, можно сказать. А ведь ежели дал слово — его держать надо. Особенно в такие времена, как сейчас. Сейчас за слово-то к стенке живо поставят, и фамилию не спросят. Ты понимаешь, герой? Ну, и как мы будем делать эту платформу? А? Рассказывай, конструктор хренов…
Я объяснил Илье Яковлевичу, что всё не так страшно, рассказал возможные варианты. Он немного успокоился, настроение с первоначального «всё
— Ну на самый крайний случай скажешь, мол, сын преувеличил мои таланты. Не расстреляют же тебя за это! Самое худшее — отправят обратно, окопы копать.
— Нет уж, спасибочки! — глухо ответил отец и пошел спать.
На следующий день мы с раннего утра пошли по цехам: подбирать материалы и генерировать идеи. Мастер сообщил, что нам поручили бронировать, или как тут говорят «блиндировать» вагон, предназначенный для перевозки боеприпасов. Удивительное дело, но по первоначальному проекту он должен был оставаться небронированным.
С броневой сталью, как мы уже слышали, дело на заводе обстояло крайне плохо. Пришлось изучать склады в поисках какого-то заменителя.
Целый день мы мотались по заводу. Огромное предприятие, ничего не скажешь! Увы, почти все цеха были пусты. Мартены и домны стояли холодными, причём, судя по молодой поросли кустарников, притулившейся в швах закопчённого кирпича, погасили их уже несколько лет назад. Лишь кое-где небольшие группы рабочих выполняли какие-то, явно локальные, задачи. Кто-то мастерил лопаты из листового железа, кто-то ковал бондарные обручи из полосы, а иные, как дед Мазалёв, занимались демонтажем и погрузкой станков. Их отправляли в центральную Россию.
В конце концов, наши поиски увенчались успехом: у второго прокатного в цеха мы нашли листы котельного железа толщиною в половину и в 2/3 дюйма.
— Отлично! — воскликнул я. — Надо будет устроить каркас из швеллера, как мы видели в вагоноремонтном заводе, и приклепать эти листы и с одной, и с другой стороны!
Отец задумчиво провёл ногтем по шершавой, начавшей покрываться ржавчиной поверхности прокатанного листа.
— Ну, пулю эта штука может и выдержит… а вот снаряд — уже вряд ли!
— Ничего что-нибудь придумаем, — оптимистично ответил я. — Есть еще какой-нибудь металл?
Как ни удивительно, вторую часть паззла мы обнаружили прямо возле вагоноремонтного цеха.
— А это что такое? — спросил я отца, указывая на тонкий, миллиметра три толщиной, стальной прокат.
— Это рессорная сталь. Её режут на полосы и, собрав в пучок, получают рессоры! — пояснил тот.
— Вот и славно! Уложим эти листы как раз в промежутки между двумя слоями нашей «брони». Они дадут дополнительные сопротивление, а их упругость позволит хорошо гасить энергию снаряда, предотвращая пробитие!
— Это все хорошо, но при попадании шестидюймового «чемодана», пожалуй, вся эта наша тонкостенная фанаберия будет просто-напросто выломана! — заметил отец. — Да и фугас сорока двух линейного орудия вернее всего пробьет ее!
Тут пришлось крепко задуматься. Зашли внутрь цеха, и тут мой взгляд упал на бетонные плиты покрывавшие пол цеха. Они были явно самодельными.
— Степан Лукич! — спросил я мастера Малиновского, — а цемент на заводе есть?
— Да, ну а как же? — прогудел тот. — Тут ведь то одно делается, то другое ремонтируется. Без этого никак!
— Вот и решение! Значит, замешиваем бетон, и заливаем пространство между листами брони дополнительно бетоном! Он позволит выдержать удары тяжелых фугасных снарядов.
По повеселевшим
Итак, технология была выработана. К этому всему мы добавили ещё и рациональный наклон брони верхней части корпуса бронеплатформы.
Арсеничев был доволен. Отец и дед тоже повеселели, и только одно обстоятельство напрягало: дела на фронте у красных шли все хуже и хуже.
Поначалу пайки нам назначили далеко не самые выдающиеся. Но затем в цеху появились красноармейцы, назначенные служить на этом бронепоезде. Они с любопытством рассматривали его устройство, и наша небольшая бригада их особенно заинтересовала. Постоянно приходил к нам и будущий командир бронепоезда, товарищ Бойко. И вот он-то выступил инициатором выделения нам дополнительного питания.
Однажды мы, придя в цех, застали на площадке перед ним небольшой митинг. Красноармейцы, встретившие нас, торжественно объявили, что отныне будут делиться с нами пайками, так что мы теперь получали военную норму питания. А это очень неплохо: лучше чем у рабочих и уж тем более — служащих. Паек красноармейцу состоял, из расчета на месяц, из 25 килограмм хлеба, 6 килограмм мяса или рыбы, 7,5 килограмм овощей, килограмма сливочного масла или сала, килограмма сахара, 30 грамм чая, фунта соли, фунта махорки, четырех коробок спичек и полфунта мыла. Паек этот, конечно, был рассчитан на одного человека и не мог полноценно прокормить семью, но ведь к пайку полагалась еще и зарплата: 8 тысяч «пятаковских»* рублей — такие уж маленькие деньги!
Кажется, жизнь постепенно налаживалась. Но, как оказалось — это лишь на первый взгляд.
* «пятаковские рубли» — советские деньги того периода.
Глава 11
В этой кутерьме несколько дней промелькнуло незаметно. Я был страшно доволен включиться в суматошный, стремительный движ с постройкой бронепоезда, уже поименованного «Советская Россия».
Я настолько увлекся, что напрочь забыл про школу. И когда ко мне вечером прибежал Коська Грушевой и сообщил, что занятия идут уже третий день и про меня уже спрашивали учителя, я даже не сразу понял, о чем идет речь.
Зато мать тотчас услышала и всплеснула руками:
— Лёнечка, да как можно! Завод от тебя не убежит, наработаешься еще. Завтра непременно иди, а то от программы отстанешь!
И все мои ссылки на исключительную важность бронированных работ и собственную незаменимость были оставлены безо всякого внимания.
Ну и вот, сегодня — мой первый после всех этих переворотов и погромов учебный день.
Утро выдалось облачное, но без дождя. Над Каменским висел привычный дымок топящихся поутру печей, смешанный с наползавшей с тихого, умиротворенного Днепра туманной пеленой. Я стоял перед потемневшим от времени зеркалом, разглядывая свое отражение. На мне была почти новая светлого полотна рубаха и штаны, всего в три ночи собственноручно сшитые матерью из того самого отреза плотного, серо-голубого габардина, что выдал мне комендант Костенко по протекции матроса Полевого. Ткань была добротная, не чета рабочим саржевым костюмам и «бобрику». Она приятно, хоть и непривычно, ложилась на плечи, но радости от обновки я не испытывал. Для человека 21 века одежда далеко не играет такой роли, как для измученных нищетой уроженцев начала века 20-го. Мать даже огорчилась, увидев, как спокойно я воспринял появление новых брюк. И тем не менее, мне было приятно натягивать новенькие, с ровными стрелками, штаны из действительно красивой качественной ткани.