Лесной глуши неведомые тропы

Ядовитая Змея

Мне было очень плохо. Но друзья не оставили меня в одиночестве. От этого знания острая льдинка в груди понемногу таяла.

Келда закончила меня умывать и осторожно расплела косу. Приговаривая ласковые слова, отмыла с волос кровь, выпутала застрявшую в них солому и долго мучилась с налипшей кое-где смолой. Затем меня опоили горячим отваром, и Хакон подступил ко мне с иглой и нитью. Келда, прикусив губу, уступила ему место.

— Иглу над огнем подержать надо, — она сунула ему зажженную лучину.

— Да знаю я, — буркнул он.

Энги вдруг заволновался.

— Ты,

это… может, не надо? Ручищи у тебя — только подковы гнуть, как иглу-то удержишь? А если ткнешь ее не туда?

— Да куда там не туда? Все я умею: я вон Ланвэ корову зашивал, когда ее волки подрали.

— Илва тебе не корова, — нахмурился Энги.

— Сам хочешь? — воинственно огрызнулся Хакон, тыча иглу тому под нос.

Энги сердито засопел.

— Келда, может, все-таки ты?

— Посмотри, — она вытянула перед собой ладони, которые мелко тряслись. — Этак я и правда не туда попаду.

Я набрала было в грудь воздуху, чтобы успокоить их всех, но тут в горнице скрипнула дверь, и три пары глаз повернулись на звук.

— Я вот… одежду Илвы принесла, — услышала я голос Грислинды. — Как она?

— Жива, — буркнул Энги.

— Сильно ей досталось? — участливо поинтересовалась пекарева жена у моих друзей, будто меня и не было в доме.

— Голову камнем раскроили, — Хакон сердито свел брови. — Что ж вы, бабы, озверели так?

— Я не бросала в нее камни, — тихо ответила гостья. — Что это вы делаете?

— Рану зашить надо.

— Ты-то шить собрался? — ахнула Грислинда.

— А кто еще? Они вон от страха трясутся оба.

— Погоди, — женщина подошла к рукомойнику и вымыла руки, — дай-ка мне. Знаешь, сколько я рубашек своим мальцам нашила?

— Илва — не рубашка, — тут же отозвался Энги.

Но я услышала, как облегченно выдохнул Хакон, и снова улыбнулась. Отвар арники уже начинал действовать, поэтому боль понемногу утихала, пульсируя теперь лишь над самым виском, куда острым краем угодил камень. Но у Грислинды оказались мягкие руки: она неторопливо разобрала над раной волосы, вымочила в горячем отваре нить и прокалила иглу. Всего три стежка, во время которых мне пришлось ухватить Энги за руку и попытаться не застонать, — и все закончилось.

— Спасибо, — выдавила я, и горло почему-то засаднило даже от короткого слова.

— Ничего, скоро затянется, — ласково, словно ребенка, погладила меня женщина, и тут же оглянулась через плечо. — Надо бы осмотреть ее как следует, — распорядилась Грислинда. — Вы двое — ступайте во двор, мы с Келдой справимся.

— Я воду для бадьи грею, — заартачился Хакон.

— А я ей вообще-то жених.

— Вон, говорю, оба! — прикрикнула Грислинда. — Понадобитесь — позову.

Грислинда откинула одеяло, завернула наверх мою рубашку и осторожно прощупала ребра.

— Ну, что там? — сминая пальцами простынь, чтобы не завыть от боли, спросила я.

Келда прикрыла ладонью рот, а Грислинда, чуть помедлив, спокойно ответила:

— До свадьбы заживет. Спина, конечно, скоро станет синяя, но большой беды нет. Больно, милая?

— Если

не шевелиться — не очень, — уклончиво ответила я. — Голова только немного.

— Есть у тебя что от ушибов?

— Есть… Мази там, в чулане… Только мне бы помыться вначале.

Чувствовала я себя донельзя гадко. Я и правда была вся в липкой смоле и меду, рубашка спереди прилипла к чистой простыне, к ней же теперь липли распущенные волосы.

— И то верно, — согласилась Грислинда и поправила на мне одежду и одеяло. — Келда, зови парней, пусть помогут.

Чуть погодя Хакон наполнил бадью согретой водой, а Энги с большой осторожностью приподнял меня над постелью. Я не удержалась и зашипела, когда его руки коснулись побитой спины и почувствовала, как он вздрогнул, словно моя боль передалась ему.

— Что замер? — накинулась на него Грислинда. — Опускай давай, да потихоньку.

— Что, прямо так, в рубашке?

— А ты как думал, срамник?! Успеешь еще насмотреться, когда твоей станет. В рубашке, конечно, заодно и ее отстираем.

Энги послушно опустил меня в бадью. Теплая вода огнем обожгла саднящую кожу, и мне снова пришлось сцепить зубы, чтобы не застонать. Рубашка пузырем надулась над водой, но Грислинда уже вновь вытолкала обоих парней во двор. Лишь тогда они вдвоем с Келдой стащили с меня исподнее и принялись отскребать въевшуюся в кожу смолу.

Я устало закрыла глаза, отдавая себя во власть ловких, бережных женских рук.

Видимо, бессонная ночь, пережитые волнения и отвар арники заставили меня задремать прямо в купели, потому что когда я снова открыла глаза, в меня обеспокоенно вглядывалась Грислинда, придерживая за подбородок.

— Эй, Илва! Тебе плохо? Спина болит? Не тошнит ли?

Я смогла лишь качнуть головой, до того тяжелыми стали веки и непослушными губы.

— Сама сможешь встать? Ты теперь чиста, как младенец.

Я попыталась шевельнуть рукой, но даже из воды ее не достала.

— Зови женишка, — велела Грислинда Келде. — Да пригрози, чтобы зенки свои бесстыдные куда не надо не таращил.

А во мне, как ни странно, стыда не было — остались лишь отголоски боли да страшная усталость. Словно во сне, я слышала ворчливую перебранку между Энги и Грислиндой. Кажется, она заставляла его искать чистые простыни и полотенце, а затем рыться в сундучке с моей одеждой, чтобы найти свежую рубашку. Потом я будто летела в воздухе, а уж после кто-то долго чесал мне косу. Или мне только снилось?

***

Липкий страх словно железом сковал мое тело. Я видела перекошенные яростью лица женщин, жаждущих моей смерти. Видела, как в меня летели острые камни. Видела, что я вместо Мары стою в центре круга, накрепко привязанная к столбу, а мои голые ступни лижет жаркий огонь.

«Я не ведьма!» — хотелось кричать, но в глотку словно засыпали песок: я не могла издать ни звука, острые песчинки больно царапали горло. Беспощадный огонь уже подбирался к коленям, я задыхалась, от жара плавилось тело, сворачивалась в жилах кровь. Хотелось плакать, но слезы слизывал жаркими поцелуями огонь.