Летучий корабль
Шрифт:
Еще даже не зажигая света, я спешу включить ноутбук. Да-да, говорю я себе, там же наверняка поздравление от Рона и Герми. Можешь даже ничего себе не рассказывать, Гарри — там не будет ни строчки от пиратского капитана…
Да, конечно, мои друзья поздравляют меня, желают… надеются… К черту бы они пошли со своим «счастья», «здоровья», «удачи»! На фотографии, присланной мне на этот раз, я вижу их троих — Рыжего, Герми и Харви на руках у матери. Неподвижное изображение дарит мне их застывшие улыбки. Харви, должно быть, уже месяца три — и он тоже чему-то улыбается.
Я вновь спускаюсь к калитке, закуриваю, сажусь на садовую скамейку. С днем рождения, Гарри… Мы же договорились — больше никогда, забудь, ты обещал. Все, время вышло. Просто иди спать. Но отчего-то медлю.
47.
Уже, наверное, второй час ночи, когда я готов окончательно признать, что даже в мой день рождения чуда произойти не может — все чудеса имели место в моей жизни кучно, до достижения мной восемнадцатилетия. Так что я аккуратно тушу сигарету, кладу бычок в специально предназначенную для этих целей консервную банку, которую прячу под садовой скамейкой, и уже было собираюсь подняться в мою комнату, как вдруг мне приходит в голову совершенно идиотская мысль. Раз уж я не могу по-человечески отметить свой настоящий день рождения, потому что Юэн Эванс праздновал свой 23 декабря, так кто мешает мне сесть сейчас на мопед и проехаться на то самое место на выезде из города, где мы тогда, в самый последний день нашего безумия, сидели на скалах и пили вино из бутылки с узким горлышком, как и положено настоящим пиратам? Если бы я подумал еще, мысль показалась бы мне на редкость идиотской, но это какой-то порыв, с которым я не могу совладать. Мне надо ехать — и все. И единственное разумное, что я делаю, — я надеваю мотоциклетный шлем, чего не делаю практически никогда.
Я медленно покидаю жилые кварталы, не желая потревожить мирно спящих обитателей домов с крохотными утопающими в цветах балкончиками. С соседней улицы доносится рокот мотора большого автомобиля, странно, там вроде ни у кого таких нет, и разгоняюсь, только выехав на трассу, которую мы не зовем иначе как дорогой самоубийц, потому что узкая дорога вьется вдоль скал, обзора в поворотах никакого, а с другой стороны обрыв и море. И очень условное ограждение. Но те, кто проезжают здесь на машинах, особо не думают снижать скорость, а в случае мотоциклистов (моторист — так это называется здесь), думаю, руководствуются нехитрым девизом: хороший мотоциклист — мертвый мотоциклист. Куда меня несет в этот поганый день рождения? Но я хочу посидеть на тех скалах, и ничего не могу с собой поделать.
Я уже практически покидаю город — освещения никакого, но мне остается не больше километра, я прибавляю, как вдруг сзади меня будто царапает свет фар, пока только пробегая отраженными бликами по отвесной стене, вдоль которой я еду. Здесь дорога ведет к виллам, так что те, кто носится здесь по ночам, точно не станут церемониться. И меня тут совершенно не видно, так как дорога делает чуть заметный поворот, так что по моим расчетам водитель приближающейся машины заметит меня только тогда, когда нас будет разделять пара метров. А свет фар уже прорезает ночь, он едет с дальним светом, отчего мне кажется, что в темноту протянулись огромные белые щупальца. Я инстинктивно прижимаюсь к скале, рокот мотора все ближе, я уже различаю шелест шин по асфальту. И то, что происходит дальше, я не могу себе объяснить ничем, кроме постоянства моей несчастливой звезды.
Машина проносится мимо на приличной скорости, но водитель меня замечает и чуть подает в сторону, так что сбоку остается около метра, но от ее стремительного движения меня будто волной чуть отбрасывает к скале, куда я и сам уже вжался так, что чуть ли не лезу вверх на своей Веспе. И этого оказывается достаточно — я почему-то сам и не подумал сбавить скорость, так что легкое касание колеса о камень под каким-то неправильным углом оказывается роковым — мопед отбрасывает вбок, я не успеваю поймать его и, все еще продолжая двигаться, заваливаюсь на дорогу. «Только не в пропасть» — это последнее, что я успеваю подумать, все еще лихорадочно сжимая руль. А ко мне уже стремительно приближается асфальт, освещенный тусклым светом передней фары моего мопеда.
Вероятно, от удара я на несколько секунд теряю сознание, так как реальность, которую я вижу теперь весьма нечетко, явно успела сделать без меня несколько оборотов. Я обнаруживаю себя лежащим на середине дороги, куда меня отбросило после падения от этого злополучного касания о скалу. Всего-то несколько миллиметров…Чуть зацепился колесом. Что лежишь, Эванс? Думаешь, у тебя есть что-то общее с магическим мальчиком, который мог падать с любой высоты, зная, что для его спасения достаточно просто щелчка
Я пытаюсь приподняться, к счастью, я ощущаю руки и ноги, значит, хоть позвоночник не сломан. Но я не могу встать, получается только ползти, так как, как только я пытаюсь подняться хотя бы на четвереньки, я ощущаю, что мир за это время как-то кардинально поменял свое поведение — он перестал быть устойчивым.
А тем временем автомобиль, свет фар которого так напугал меня, прорезав темноту, словно широкое лезвие, теперь вновь оказывается совсем близко. Он медленно сдает назад, так что я различаю, правда, очень расплывчато, белые огни заднего хода, неспешно надвигающиеся на меня. Мне вновь становится страшно — вдруг сейчас он просто не заметит меня, лежащего на асфальте рядом с моей желтой Веспой? Мне бы хоть чуть-чуть отползти в сторону, но я не могу, потому что вдруг перестаю понимать, где она, эта сторона. Но нет, он останавливается в нескольких метрах от меня, я слышу мягкий хлопок водительской двери, такой приглушенный звук может издать только дверца дорогой машины… Вряд ли он станет со мной возиться — я весь исцарапан, в крови, только салон ему изгажу. Может быть, хоть вызовет скорую? Если не побоится, что они подумают, что это он сбил меня… Шаги в моем направлении, тихо шуршат мелкие камушки, осыпающиеся здесь со скалы на дорогу. Драган всегда говорил мне, что это плохое место… И вот уже совсем рядом с моим лицом появляются ноги, обутые в открытые сандалии, я, неожиданно сфокусировав взгляд, рассматриваю худощавые щиколотки, покрытые загаром, редкие волоски на них. А мир вокруг меня переваливается с боку на бок, болтается и бликует, словно серебристый шарик, подвешенный к самому потолку на дискотеке.
Водитель тем временем, кажется, пытается выяснить, что же со мной такое, спрашивает сначала на очень плохом хорватском, а затем, не дождавшись ответа, на безукоризненном английском, и теперь вот опускается рядом со мной на корточки. «Are you hurt?» — повторяет он уже совсем близко, но я не вижу его лица. Странно, я же только что видел ноги. А мир раскачивается все сильнее, и фигура, сидящая рядом со мной, тоже участвует в этих колебательных движениях. А когда он говорит: «Are you hurt, Harry?», я понимаю, что мой мозг, видимо, поврежден. И хватаюсь за единственную спасительную мысль, что еще вмещается в моей голове:
– Если Вам не трудно, отвезите меня в больницу.
А сумасшествие продолжается, потому что дальше мой собеседник, чье лицо по-прежнему не доступно для восприятия стремительно сдающих свои позиции органов чувств, говорит: «О, Мерлин, что у тебя болит, ты можешь сказать?» Он наклоняется еще ниже, и я улавливаю легкий запах дорогой туалетной воды, запах, который я никогда не спутал бы ни с каким другим.
Это просто наваждение, говорю я себе, я лежу один на дороге, в полной тьме, я не могу двигаться и я схожу с ума.
– Пожалуйста, отвезите меня в больницу.
– Гарри, посмотри на меня! Ты меня узнаешь? Что с тобой?
Этот низкий бархатный голос, его голос… Пятнадцать человек на сундук мертвеца… Я ждал его весь день, боясь признаться себе в этом. Йо-хо-хо, и бутылка рому! И вот теперь я сошел с ума — один, ночью, на Дубровницкой трассе. Пей, и дьявол тебя доведёт до конца. И он пришел ко мне, подтверждая неотвратимо наступающее безумие, словно черт Дэви Джонс…
А его цепкие пальцы уверенно и быстро ощупывают мои руки, ноги, ребра — я слышу вздох облегчения. Он чуть приподнимает мне голову — больно.