Личный дневник моей фиктивной жены
Шрифт:
Гроб взорвали. Пустой гроб взорвали.
Глава 19
Я сидел в карете скорой помощи почти без сознания. В нос ударил едкий запах нашатыря и чего-то ещё медикаментозного. Постепенно я приходил в себя, только всё ещё слышал приглушенно, видел мутно, и голова гудела.
— Доктор, что с ним? — Фрау Ротенберг на удивление с трепетом беспокоилась обо мне.
— С ним всё в порядке, уважаемая. У него шок. Небольшой ушиб головы. От удара взрывной волны произошла небольшая акустическая травма уха, это быстро пройдёт. Я назначу соответствующие препараты. Главное — потерпевшему
— Покой нам только снится. Доктор, а у него точно только ушиб головы? Может, его проверить на сотрясение мозга?
— Я со своей стороны в этом необходимости не вижу. Но если вы хотите, мы можем отвезти Алексея Владимировича в больницу, дабы точно его продиагностировать. А вот вам, уважаемая, надо руку то обработать? Вы уже в таком состоянии сколько ходите? Явно много крови потеряли.
— И правда. А я даже не заметила. Наверное, об изгородь соседней могилы руку поранила. Если бы не Алексей Владимирович…меня бы уже самой в живых не было. Он каким-то чудом и сам успел за секунду до взрыва отойти чуть от могилы и меня собой прикрыл. Мы же с ним вдвоём были там…на самом краю. Нас бы! — Маргарита на секунду сняла свои солнцезащитные очки, промокнула глаза, вытерла сажу с лица. Ко мне наконец-то вернулось зрение, и я увидел, что одна из перчаток фрау разорвана, а из руки у неё сочится кровь. Я было хотел посмотреть на её лицо без очков, взглянуть в глаза, но не успел. Почти всё время с нашей встречи с ней меня волновал вопрос, почему в столь ненастную, отнюдь не солнечную погоду она в этих своих солнцезащитных очках, да ещё с толстенными стёклами.
— Какого цвета у вас глаза?
— Gott sei Dank! Алексей, вы пришли в себя!
— Вашими молитвами, видимо, Марго. Что же вы так пеклись обо мне? Вы же так хотели моей прискорбной участи, рыбам скормить на дне реки?
— Бросьте вы уже дурачиться. Wir sind nicht in der Stimmung zu lachen.
— Маргарита Эдуардовна, можно вас как-то попросить со мной на моём языке говорить? Я, уж извините, немецкой грамоте не обучен.
— Я говорю вам, что нам сейчас не до смеха. Всё очень серьёзно. Эти люди ни перед чем не остановятся, а вы тут хохмите. Господи, и как только мой ангел могла вас полюбить?
— Вы о Веронике? Почему вы её так называете?
— Потому что в отличие от меня она была чиста и непорочна душой — истинный ангел. Мы с ней, знаете ли, дополняли друг друга. Как огонь и вода. Я же — та ещё чертовка! Я надменная, властная, своенравная, самодостаточная. Я всегда получаю то, что хочу.
— Вероника тоже была обольстительной, самой обольстительной в мире.
— Алексей Корф, при мне вы можете не изображать влюблённого страдальца. Вы любите только себя и искренне уверены, что всё должно принадлежать вам. А Вероника вам больше не принадлежит. Пожалуй, это единственное, что вас может сейчас огорчать. Но в этом нет ничего предосудительного, я вот тоже такая. Да, я тоже обожаю исключительно себя. В этом мы с вами, мой друг, похожи.
— Да что вы знаете обо мне? Какие-то выводы горазды делать? И мы никогда не будем с вами друзьями.
— Ваше право. А выводы я о вас делаю правильные, поскольку побольше вашего знаю о Веронике. Я была её единственным другом. Я разделяла с ней все горести, переживания от вашей отвратительной совместной жизни. Чего мне только стоило сдерживать себя по отношению к вам!
Наверное, мы бы с фрау так и продолжали обмениваться любезностями, если
— Господа, я вижу, вам обоим уже лучше. Стало быть, вы позволите вас допросить?
— Допросить нас? Her Лёвушкин, как можно?
— Маргарита Эдуардовна, вот закрою вас на пятнадцать суток за оскорбление при исполнении, посмотрю потом, как вы будете при мне ещё выражаться. Я, к вашему сведению, прекрасно осведомлен об употреблении вышесказанного наречия.
— Илларион Львович, скажите пожалуйста, уважаемый, так лучше?
— Фрау Ротенберг, не лучше. Я попрошу вас впредь молчать до тех пор, пока от вас это не потребуется. Итак, Алексей, вспомните, что вы видели, слышали перед тем, как произошёл взрыв.
— Белый голубь сел на фотографию Вероники. Я подошёл, чтобы протянуть ему кусок булки. Затем перешёл на сторону Маргариты, и мы собирались уже с ней уйти. Мы сделали пару шагов, и тут раздался взрыв. Я упал на фрау Ротенберг и тем самым её укрыл.
— Может, вы заметили что-то необычное?
Я закрыл глаза и попытался восстановить картинку произошедшего, уцепиться взглядом за какую-нибудь деталь. Я же всегда был внимателен к деталям…
Я вернулся мысленно к могиле Вероники. Вот я стою у креста на краю, протягиваю рукой кусок булки голубю. Я опускаю свой взгляд на надгробие. И…
— Венок.
— Что венок, Лёша? — Спросил напряжённо майор.
— Когда я посмотрел вниз на надгробие, то увидел там лишний венок. То есть не лишний, а этого венка просто не было. Я внимательно наблюдал за всеми, кто пришёл проститься с Никой. И никто из присутствующих этот венок не приносил. Это был странный венок — весь серый, как будто старый, выцветший.
— Маргарита Эдуардовна, вот теперь я даю вам слово. Вы подтверждаете слова Алексея Владимировича?
— Увы я не могу подтвердить данный факт. Поскольку я в тот момент была обеспокоена тем, что Алексей скользил по жиже грязи на самом краю могилы. И не уходила я именно поэтому, чтобы в случае чего спасти этого несчастного. Мне ещё не хватало, чтобы вы меня обвинили потом в том, что это я Корфа собственноручно столкнула в могилу к жене.
— Стало быть…этого теперь не доказать. От гроба Вероники Игоревны почти ничего не осталось. Вполне возможно, что взрывное устройство было прикреплено как раз к тому самому венку.
— А что говорят ваши спецы?
— Что работал профессионал…снова нет никаких зацепок.
— А камеры на кладбище проверили? По ним же можно посмотреть, кто положил злосчастный венок.
Майор Лёвушкин чертыхнулся, ударил ногой об изгородь чьего-то захоронения и с досадой произнёс:
— Именно сегодня. Вот именно сегодня камеры не работали.
— Лёха, ты как? Что тут вообще происходит? Я там еле Настеньку успокоил.
— Олег Юрьевич, вы почтили нас своим присутствием? Что же вы за друг такой, правая рука Алексею Владимировичу, когда тут такая трагедия, а вы какую-то Настеньку успокаиваете?
— Майор, я успокаивал не какую-то Настеньку, а свою девушку. Вы на личности-то не переходите. У Алексея и без меня утешителей хватает, я посмотрю.
— Вишня, а меня не утешать как бы надо, а разбираться в случившемся. А Насте бедной всё не терпится посадить место, которым она думает, за поминальный стол? С тебя, кстати, ещё объяснение, где же и когда я был в ночь убийства Вероники. Маргариты Эдуардовны можешь не стесняться, она и есть наш дорогой долгожданный свидетель.