Личный дневник моей фиктивной жены
Шрифт:
— Всё-то вы выворачиваете, пытаетесь меня в чём-то уличить, обвинить. А все вопросы, Лёша, ты можешь сам себе задать. Я не знаю, где ты был, с кем пил. В отличие от тебя у меня есть рабочие дела, обязательства перед семьёй. И в ту ночь я как примерный сын был у родителей, знакомил их с Настей. Часов в 11:00 следующего дня, это уже воскресенье, получается, мне позвонила взволнованная Береслава. Эта славная женщина, которую ты и за человека не считал, переживала за тебя, спрашивала у меня, что же делать? Где тебя искать, звонить ли в больницы? В больницы звонить не стали, я, зная тебя, решил подождать. И оказался прав. Утром в понедельник ты каким-то чудом оказался пьяный и спящий на диване в своём кабинете. Я тебя спаивал? Нет. Алиби, как мог, тебе обеспечил? Да. Ко мне есть какие-то претензии? Надеюсь, что нет!
— Вот ты какого лестного мнения обо мне,
— Утрируй, сколько хочешь. У тебя не получится выставить меня в дурном свете.
— А ведь согласно учредительному договору именно ты, Олег, мог бы руководить «Строй-Инвестом» в случае моей смерти и/или недееспособности Вероники…
— Подождите, подождите, Алексей Владимирович, я вас правильно понял? — Этот вопрос майора Лёвушкина с нескрываемой надеждой повис в воздухе. Не хотелось, конечно, зря обнадеживать Иллариона. На самом деле я не подозревал Олега, прекрасно понимая, что у него бы ни духу, ни силёнок, ни фантазии, ни тем более связей не хватило со мной так воевать. Я лишь пытался припугнуть Вишнего и остепенить, мне почему-то казалось, что хоть напрямую не причастен, но что-то явно знает. Уже сотню раз за последние дни я задавался вопросом, с чего это вдруг Олег стал таким смелым против меня, острым на язык. Да, раньше я ценил и уважал Вишню за его акулью хватку в деле…но по жизни он всегда был кисейной барышней…
Глава 20
Я видел, как лицо Вишни меняло цвет от багряного, до зелёного и белого. Он пытался что-то сказать, но это больше походило на мычание.
— Илларион Львович, вы правильно понимаете. Не думаю, что все происшествия, которые со мной приключились, связаны с моей личной жизнью. Не такая по истине у меня и богатая была личная жизнь. Да, если кому-то так не терпится услышать от меня: я периодически изменял своей жене. Но это были интрижки на одну ночь, ни к чему не обязывающие. Я, конечно, Олег, со свечкой не стоял рядом со своими редкими ночными бабочками и не могу быть на сто процентов уверен, что все они как одна были свободны от брачных и иных уз. Однако, даже, если предположить, что вот она — одна из них была замужем… Неужели этот несчастный рогоносец устроит такую бойню: убьёт мою жену, обстреляет дом, взорвёт, наконец, гроб во время похорон… Нет, друзья, не тянет никакая измена на мотив столь масштабной серии преступлений. А вот бизнес вполне мой может мешать многим. Вишний, я не подозреваю тебя прямо, ни в чём не обвиняю, но моя интуиция говорит, что ты знаешь. Ты многое знаешь, но молчишь. Ты сам себя выдал уже не раз. Ты не похож больше на того Олега Юрьевича, коему я свято верил и доверял свой «Строй-Инвест». Одно то, что ты откуда-то узнал, что Вероника так рьяно искала накануне своей гибели. А откуда ты узнал? Поделись с нами, будь добр.
— Тебе бы, Алёша, не «Строй-Инвестом» руководить, а следственной группой. Умный ты какой, да? Знаешь меня? Знаешь всё обо мне? А о моей любви к своей жене и не догадался даже. Я ведь не изменился. Я просто в отличие от тебя в отчаянии. Я искренне и самозабвенно любил Веронику. И мне тошно, противно смотреть, как ты тут корчишь из себя романтического мученика. Ты же пальцами щелкнешь и в раз на другой кукле женишься. Я не против тебя кому-то помогаю «воевать», тоже мне слово-то какое пафосное подобрал. Я себя проклинаю, что Нике не признался в своих чувствах. Глядишь, всё могло сложиться иначе. Будь Вероника со мной, она бы осталась жива!
— Олег, что ты такое несёшь? — От Настиного визга, кажется, в ту минуту все мёртвые обалдели и проснулись в своих неуютных могилках. А Вишню несло дальше! Я даже возликовал, как мне удалось его вывести из себя. Ведь только человек на эмоциях, в нервном запале может выложить правду, самую горькую правду.
— Лёша, ты хочешь знать, кто мне рассказал про личный дневник Вероники?
— Так вы его нашли? — Голос фрау Ротенберг вдруг прервал исповедь Вишни. Она вздрогнула, зажала рот руками, сконфузилась от чего-то. Мне даже почудилось, что она жалеет о своих словах. А я осознал, что так можно подозревать каждого и в итоге сойти с ума.
— Маргарита Эдуардовна, и вы в курсе про личный дневник моей жены? Может, кто-то ещё знает, кроме меня — оленя?!
— Gott sei Dank! Я знаю лишь самую малость. Просто, когда нас связанными везли к реке, мой ангел переживала, что не нашла свой личный дневник. Она почему-то верила, что это могло нас спасти.
— Собственно, я узнал то же самое
— Олег, ты в своём уме? Ты ещё теперь на что-то надеешься? Да, после услышанного я с тобой больше никуда не пойду. И вообще я на похоронах жены своего начальника, а ты мне никто! Животное! Эх, назвала бы тебя по-другому, да мне не к лицу! Кобель! И нечего было мной прикрываться!
— Не пойдёшь, да и ладно. Господи! Как вы мне все надоели! Видела бы вас — коршунов сейчас Вероника. Стыдно должно быть вам, друзья мои, стыдно.
На смену мелкому скромному серому дождику вышел самый настоящий ледяной стеклянный хлёсткий ливень. Дождь шёл сильнее и настойчивее, и вот уже всё непрогляднее за ним была видна спина стремительно уходящего от нас Олега. Мне на радость мгновенно боевой раскрас Настеньки потёк, шляпка с вуалью намокли и поникли. И Настя тут же принялась театрально реветь в голос, на все голоса, будто стадо коров воет. С одной стороны, моя глупенькая секретарша выглядела весьма комично, а, с другой, я ей искренне сочувствовал. Олег, конечно, поступил с Настенькой очень некрасиво, не по-мужски, да ещё и при всех. Все собравшиеся принялись скоропалительно покидать кладбище. Криминалисты давно уехали. Скорой и в помине след простыл, так как от госпитализации я отказался, чем могли, врачи мне помогли. Илларион предложил меня подвезти до дома Паши Баршая, где как раз должны были пройти поминки, но я отказался, хотел ещё немного побыть здесь…где могла бы покоиться моя родная Ника.
И только огненно-рыжие волнистые волосы отливали медью сквозь беспросветную завесу дождя и снега. Она даже не сдвинулась с места. Маргарита стояла совершенно недвижно, глядя вдаль перед собой, туда, где ещё каких-то три часа назад покоился гроб Вероники. «Мой ангел…». — Когда фрау Ротенберг произносила эту фразу, внутри меня всё сжималось. Марго. Как-то незаметно для самого себя начал я называть её Марго, а она и не противилась. Фрау Ротенберг или Маргарита Эдуардовна были слишком длинными в произношении и усложняли наши и без того непростые отношения. А вот Марго — звучало подобающе. Да и нельзя было никак эту знойную, властную и одновременно трепетную, гордую, ослепительную женщину называть, кроме как Марго. Я бы даже добавил «Королева Марго». Я сходил с ума, потому что меня безудержно влекло к этой незнакомой женщине. И я не мог понять сам себя. То ли меня подкупала преданность, нежность Марго по отношению к Веронике, эта неведомая мне дружба. То ли таинственность Марго, и попытка её разгадать. То ли холодность Марго, и неистовое желание её растопить. То ли…у меня просто давно не было близости с женщиной, а с такой женщиной, как Марго, никогда не было. В конце концов, я даже не мог заглянуть Маргарите в глаза, она никогда не снимала свои солнцезащитные очки, и мне оставалось лишь угадывать, какого цвета у неё глаза. Я бесстыдно впился взглядом в Марго, и когда она повернулась ко мне, то в ушах сразу зазвенел металлом голос Вишни: «Видела бы вас — коршунов сейчас Вероника. Стыдно должно быть вам, друзья мои, стыдно.» Мне должно было быть стыдно, но ведь Ника сама любила Маргариту, дружила с ней одной. Можно сказать, что мне просто по наследству досталась подруга Вероники. Чего я должен был стыдиться?
— Зелёные.
— Что зелёные, Марго?
— Вы спрашивали, какого цвета у меня глаза — зелёного.
— А почему…
— Дайте угадаю, вас задевает, что я всё время в своих дурацких очках? Их не красит даже то, что они безумно дорогие и от очень фешенебельного бренда. У меня особая болезнь роговицы глаз, поэтому я всегда должна носить солнцезащитные очки. Снять очки — для меня непозволительная роскошь. Я могу лишиться зрения…только и всего.
— И что же ваша болезнь совсем не лечится? Медицина ведь не стоит на месте. Тем более в Германии. Вы, судя по всему, вполне обеспеченная дама, значит, вопрос денег вас не должен беспокоить. Я не понимаю.
— Алексей Корф, а вы никогда не понимали других, особенно тех, на чьём месте не были. И не дай Бог вам там оказаться. Вы думаете, я лукавлю? Вы думаете, я не пробовала самые новые методы лечения, не переводила миллионы на счета элитных клиник Германии, Израиля…? Всё тщетно. Мою болезнь нельзя вылечить. Я могу только поддерживать состояние ремиссии.
— Это ужасно.
— Это не ужасно, мой дорогой. Это просто жизнь. А вас ещё что-то может удивить, надо же. Вы так не были удивлены, даже, когда взорвали могилу Вероники. Чего же вас так тронула моя болезнь?