Лики Богов
Шрифт:
— К зиме? — зло ухмыльнулся Асила. — Видят Боги, к началу хэйлета* у ворот Камула стоять буду.
— Ну, стало быть, там и свидимся, — бросил Демир, похлопал Уласа по плечу и обнял его. — Да хранят великие Боги град твой, друже.
— Спасибо тебе, Демир Акимович, и тебе, Велибор Касимович, — улыбнулся атаман. — Пропали б мы без вас.
— Зови, если что, всегда помочь тебе рады,— сказал воевода Тангута, хлопая казака по плечу. — Да, и так зови на пир какой.
— Дадут Боги, погуляем ещё, — кивнул
Переливистые голоса соратников отдалялись от просторной палаты, становились всё тише. Лишь Асила молча смотрел, как за окном снуют пташки и зелёными волнами колышется листва на ветру. Киевлянин думал о поручении своём, думал о неизбежном, думал о грядущей кровопролитной войне, что умоет слезами всю Тархтарию. Теперь путь посланника великокняжеского лежал в Московию* к князю Владимиру и воеводе его Влуцеку в Ногхан*.
«Много крови братской прольётся, ой, много» — подумал Асила. — «Но видно власти по-другому не удержать».
Тёплые ленты весеннего солнышка невесомой вуалью легли на щёки витязя, запутались в его бороде и стекли на широкую грудь, оставляя после себя горячий след. Тонкие веки медленно поднялись вверх, медовые глаза окинули маленькую комнатку и остановились на золотых волнах, раскинувшихся по белой простыне. Ослабшая кисть нежно коснулась блестящих волос спящей девушки. Её гладкая кожа была совсем бледной, ресницы дрожали, щекотя длинные пальчики. Омуженка спала сидя возле кровати Баровита, уложив голову на её край. Это было первое утро, когда воин пришёл в себя после той тяжёлой ночи.
До его слуха донёсся знакомый смех и девичий лепет. Зорька перевёл свой взор на раскрытое настежь окно. Там, на крылечке сидел Волот, обнимая Любаву. Тонкие пальчики брюнетки едва касались перетянутой белой тканью спины витязя. Она что-то мечтательно рассказывала ему, а могучий Бер иногда посмеивался, после чего кривился от вспыхивающей боли, но хохотать не переставал. Баровит улыбнулся этой картине, рад он был, что друг его жив остался. Снова воин посмотрел на спящую Умилу, снова коснулся жидкого золота её волос, снова тьма заволокла мёд его глаз и утащила в свой омут беспамятства.
Быстрые волны Танаиса несли на своих гладких спинах сверкающих озорников, перепрыгивающих с места на место и рассыпающихся бисером на глянцевой поверхности водной толщи. Эти холодные извивающиеся змеи могучей реки разбивались о крепкие бока спущенных ладей. Игривый ветер надувал широким куполом вышитое на красном парусе Солнце. Воины вели поз узды упирающихся лошадей, заносили провизию и помогали раненным подняться на борт. Дружинников провожали казаки и миряне. Женщины приносили пироги, молоко и мёд для своих защитников, вытирали слёзы и шептали в путь обереги.
Улас, после долгого перешёптывания, обнял Демира с Велибором, похлопал
— Садись к нам в ладью, друже, — сказал Демир тангутскому воеводе.
— Не откажусь, — ухмыльнулся Велибор и последовал за Волотом с Любавой.
Умила обняла Марусю, Радмила тоже не сдержала эмоций. Истерзанные войной девичьи сердца не утратили нежности и охотно откликались на дружбу.
— Береги себя, чернявая, — шмыгая носом, сказала лучница.
— Вы тоже, — улыбнулась казачка. — Да, смотрите снова из-за мужика не передеритесь.
— Хорош уже, — скривилась Умила, но посмотрев на хихикающую подругу, не сдержала улыбки.
— За такого мужика и подраться можно, понимаю, — кивнула Маруся.
Златовласая отстегнула от ремня ножны с саксом и протянула казачке:
— Держи, пусть он хранит тебя. Да, и память обо мне сбережёт.
Маруся приняла подарок, костяная голова ворона сама легла в ладонь, словно умелый мастер выточил её именно под эту руку. Девушка вытащила из богато украшенных ножен блестящий клинок, выгравированные руны поглотили дневной свет.
— У меня для тебя тоже кое-что есть, — ухмыльнулась Радмила, закатывая рукав.
Красное полотно оголило тонкое запястье, и солнечный зайчик соскользнул с её руки. На предплечье лучницы красовался широкий кожаный браслет, хранящий три острых лезвия.
— Когда нужно убить врага, не подходя к нему, а лука с собой нет, — рассказывала омуженка, расстёгивая ремешки, — то эти пчёлки хорошую службу тебе сослужат.
— Не видала я ещё такого, — поразилась казачка.
— И не увидишь. Радмилка сама придумала, а кузнец наш замысел её в быструю смерть превратил, — улыбнулась Умила.
— А я, дура, вам венцы приготовила, — ухмыльнулась чернявая.
Под звонкий хохот подруг Маруся достала из-за широких полов кафтана два бебута* в чёрных ножнах с латунными носами. Омуженки с поклоном приняли оружие, тонкие пальцы обняли фигурные рукояти, изогнутые клинки отразили в себе глаза своих хозяек.
— На память добрую, да на службу верную, — сказала казачка.
— Да хранят тебя Боги, — шепнула Умила, обнимая Марусю.
— Ой, девки, развели мы тут с вами сопли, — всхлипнула Радмила, наваливаясь на подруг.
На ровном берегу широкой реки толпились люди. Казаки запрыгнули в сёдла и обнажили изогнутые лезвия шашек, устремив их в небо. Четыре ладьи, словно величавые лебеди, грациозно поплыли по синей ленте Танаиса, гонимые сильным дыханием Стрибога. Людские голоса отдалялись, фигурки становились всё меньше, а бегущие вслед за ладьями ребятишки устало махали дружинникам руками. Тоска сжимала сердца воинов, но приятный трепет отгонял её, суля защитникам Великой Тархтарии скорую встречу с любимыми.