Лики Богов
Шрифт:
Из-за горящего здания вышли два ордынца и ринулись на витязя. Тот обнажил меч и метнул прожигающий взгляд на упрямого спутника. Старик всё понял и поспешил к кремлёвским стенам. Московиты кинулись на камулчанина, клинки звенели, отдаваясь в ушах неприятной резью. Парень блокировал вражеский меч и с размаха ударил противника кулаком в голову, сбив с того шлем. Ногаец попятился, пытаясь восстановить зрение. Витязь, не теряя времени, провернулся вдоль руки второго соперника, уйдя от его атаки, и резко опустил меч на ордынца. Голова глухо упала на землю и скатилась к объятой пламенем стене. Неожиданно перед воином возник отошедший от удара противник, лезвие меча звонко лязгнуло о кольца кольчуги едва успевшего отстраниться витязя. Ногаец выхватил сакс и выбросил
— Помоги всем дома покинуть, Баровит, мы прикроем тебя.
— Хорошо, Демировна, — ухмыльнулся он и кинулся к горящим теремам, проверяя, все ли жители успели покинуть свои жилища.
Пристальный взор омуженки выхватывал из рычащей толпы лики чужаков, тонкие пальцы натягивали тетиву и отпускали стрелы в полёт. За спиной воительницы носилась невесомая тень и, под блеск огненных глаз, выпускала из рук своих свистящие нити быстрой Смерти. Ногайцы падали, хватаясь за шеи и выплёвывая кровь. Пламя разгоралось, едкий дым сжимал горло и резал глаза, боевые кличи перемешивались с криками перепуганных горожан, то было сущее безумие, и казалось, оно не кончится никогда. Умила услышала за спиной возглас, перешедший в стон. Девушка пробежала по крыше дома и укрылась за каменным горлом печи. Холод чистейших озёр скользнул по глумящемуся хаосу и обнял крышу соседнего дома, с которой сорвался раненный лучник. Омуженка поспешила на выручку. Спрыгнув на землю, она кинулась на поиски. В стогу сена златовласая приметила тень и услышала сдавленный голос. Воительница разгребла солому и помогла подняться стрелку подняться. Светло-русые пряди прилипли к лицу, сквозь дрожащий бархат ресниц пробивался блеск огненных глаз. Девушка зажимала рукой ключицу, под которой красовалась стрела московитов.
— Потерпи, Радмила, я сейчас вытащу её, — сказала Умила.
Лучница, понимая что ей предстоит перенести, выхватила из сапога нож и зажала зубами его рукоять. Умила резко рванула стрелу на себя, кровь брызнула на её кольчугу, и подруга глухо рыкнула. Голубоглазая склонилась над раной и принялась шептать на кровь. Тепло её рук стало усиливаться, и вскоре рана зашлась жаром, как от калёного железа. Радмила рычала, вгрызаясь в деревянную рукоять и сжимая руками солому. Демировна взглянула на ключицу подруги — кровотечение остановилось.
— Кость цела, — тараторила омуженка, удерживая подругу в равновесии, — заговора хватит, чтобы до кремля добраться, а там тебя Валькирия залечит.
— А ты? — прохрипела девушка, прищурив огненные глаза. — Ты разве не идёшь в кремль?
— Иду, — заверила Умила, — но последней буду. Прикрою Баровита. Покличь остальных лучников, пусть отступают.
Подруга кивнула и поспешила к высоким белым стенам. Воительница вновь запрыгала по заборам и крышам, выпуская стрелы в противника. Холод её озёр останавливался на телах павших братьев, отчего сердце сжималось в тугой ком, а слёзы не позволяли сделать и вдоха. Опустошённый город, окутанный дымом и запахом гари, ещё утром он мирно открывал веки. Теперь он захлёбывался кровью, дрожал от страха и бился в агонии. Сознание Умилы рассыпалось на осколки, ведь весь этот хаос учинили свои же – братья по славянской крови. Омуженка вновь выпустила стрелу и бросилась к пустым домам, в поисках оставшихся в них мирян. Брошенные вещи обрывками мирной жизни устилали светлицы, а под ногами трещали баранки и детские игрушки. Девушка ринулась к кремлёвским стенам, озираясь по сторонам и ища раненных.
За высокими стенами вибрировал страх. Из палат главы города доносился детский плач вперемешку с женскими причитаниями. Валькирия с Любавой перевязывали раненных и боролись за жизни искалеченных воинов. Убедившись, что все мирные жители в безопасности, Умила накинула лук на себя, обнажила саблю и быстрым шагом направилась к выходу. Витязь, затворяющий кремлёвские ворота, заметил этот жест и прожёг златовласую взглядом.
—
— Так обороняйся, — ухмыльнулась она. — Лучников у тебя и без меня достаточно, три дружинника крепких, да и сам ты десятерых стоишь. А я тятьку с братом найду, может, им помощь моя нужна.
— Умила, батый велел тебе здесь быть, — настаивал Баровит.
Воительница обрушила на него холод своих озёр и прошипела:
— Ты мне не воевода, не отец, не брат и не муж! Затворяй ворота и оборону держи.
Девушка пронеслась мимо старшего дружинника, ловко проскользнула в щель между створками врат и канула в клубах дыма и пыли.
— Пока что не муж! — крикнул вдогонку Баровит и горько добавил. — Видят Боги, раньше времени меня эта белка до седин доведёт, своей жаждой подвигов.
Тонкая тень пробиралась через перевёрнутые повозки, разбросанные горшки и изрубленные тела, оставляя позади опустевшие дворы и брошенные дома. Под ногами текли ручейки из грязи и крови, всюду стелился дым и трещало пламя. Омуженка вышла к храму Мары и застыла в ужасе — десятки изувеченных трупов камулчан и московитов лежали у входа в святилище.
«Почему храм стал местом самой ожесточённой схватки?» — подумала она и вошла внутрь.
Голубые глаза расширились и застыли в оцепенении, слёзы пробежали по пылающим щекам — пустые стены предстали перед ней. Ничего нет — ни золотых чаш с самоцветами, ни монет в сундуках, даже серебряный лик Мары и тот вынесли. Священное место было полностью разграблено, все подношения Богине Нави, что хранились здесь веками, были изъяты. На каменном полу лежало хрупкое тело жрицы, её карие глаза смотрели в никуда, кровь пропитывала светлые кудри и стекала с затылка багряным пятном.
Тонкие пальцы крепче сжали золотого сокола, хищный оскал исказил лицо, и девушка рванула прочь, жаждая возмездия за это бесчинство.
«Вот зачем они пришли!» — думала она. — «Казну Киевскую пополнить. Хороша вера единая, ради которой беззащитных баб с детьми жечь можно».
Быстрые ноги мчались по улочкам, зоркий взор выискивал родных… нашёл. У вторых крепостных ворот на земле лежал её отец. Ценой своей жизни он не впустил врага ко второму кольцу*, отрезав единственный подход к кремлю. Ледяная дрожь пробила тело девушки, колени сами подогнулись, она подползла к воеводе на четвереньках, скуля, как побитый щенок. Вмиг онемевшие руки пробежали по груди воина, а выбившиеся из косы локоны прилипли к мокрому от слёз лицу.
— Тятя, — выла Умила, утыкаясь лбом в кольчугу отца.
Он был ещё тёплым, его взгляд устремлялся в небо, а уголок губ был едва приподнят в улыбке — значит, Мара прислала за ним Аделю. В памяти объятой горем дочери вспыхнули слова воеводы, которые он сказал детям своим по утру:
— Сон мне был славный. Аделюшка сказала, что вместе теперича будем. Свадебки ваши сыграю, да и в Навь отправляться можно.
«Вещим был сон, — пронеслось в голове девушки. — Только до свадеб не дошло ещё».
В этот миг дикая дрожь заколотила омуженку, она резко оторвалась от груди отца и воскликнула:
— Волот!
Умила подскочила, как ошпаренная, хватая сабли, и ринулась к воротам. Не помня себя и не обращая внимания на стоны раненых, воительница мчалась, обгоняя ветер. Звон металла коснулся её слуха, голубоглазая метнулась на звук. Она видела, как высокий витязь, истекающий кровью, валится на землю, а ногаец замахивается на него мечом и вот-вот оборвёт жизнь воина. Девушка всем своим существом кинулась к нему, сабля издала ледяной свист, ордынец успел лишь повернуться к омуженке. Блестящий металл снёс голову, и тело повалилось к ногам дружинника. Умила опустилась рядом, стирая кровь с лица парня, потом перевела взгляд на его руки и увидела отсечённую кисть. Отстегнув ремень, она туго затянула им предплечье воина и принялась шептать, заговаривая кровь. Сознание дружинника угасало, но он силился и хватался за эту жизнь, как только мог, ощущая неистовый жар, занимавший всю руку.