Линия жизни
Шрифт:
Князь был по-настоящему счастлив его ответом и все же не отпустил от себя бывшего воина, пока не выпытал из него оценку:
– С мечом неплохо. Даже хорошо… Рука левая бесполезная. Куража с избытком. Тактика… Будет толк, – заключил старик и ушел на кухню.
…
Еще семь лет, до самой своей смерти, старый мариец каждодневно наставлял Яну. Сначала он намеревался пробыть в Син-Ти месяц, затем – полгода, а потом остался совсем. Усердие и успехи молодой марийки увлекли старика, наполнили загрубевшую душу старого мастера давно забытыми эмоциями и стремлениями.
– Главный враг – беспокойство, –
– Вира, и что мне делать? – недоумевала Яна. – Мне не страшно, не зло, а с радостью битвы… разве могу я что-то с ней сделать?
– Есть… Один способ есть.
Успехи в обуздании девичьего азарта пришли не сразу. Два полных года понадобились ветерану, чтобы научить Яну любить поединок «нежно», «без суеты».
Прочие, не касающиеся эмоций уроки и наставления Виры были выучены много скорее. Все его советы девушка впитывала, словно губка. Даже кулачный щит, с которым ранее она никогда не имела дела, неожиданно быстро и органично вписался в ее неформатную технику боя.
Мариец чувствовал, что потенциал девушки безграничен – ее талант, бесстрашие и маниакальное усердие с лихвой компенсировали недостаток мышечной силы. Но он также чувствовал, что дни его на исходе: сильные боли в животе никак не оставляли его. Потому он торопился, проводя с княжеской дочкой дни напролет.
Усердие Виры естественным образом вызвало в князе ревность. Он не мог прогнать марийца – уж слишком очевидным было его влияние на успехи дочери. И также не мог позволить ему единолично занять весь ее день. Посему князь часто наблюдал за их занятиями со стороны, слушал, о чем они говорят, иногда вставлял свое словечко, чаще выходящее не очень уместным.
Мариец косился, Яна улыбалась, князь успокаивался. Она любила его по-прежнему.
…
Примерно за половину года до сражения с марийцами Вира не смог встать с постели, призвав Яну к себе. Встревоженная девушка незамедлительно явилась.
Сильнейшие боли мучили старого мастера, самолюбие которого не позволяло ему стонать или жаловаться.
– Кончаюсь… – как всегда кратко, описал он ситуацию.
Девушка села перед ним на колени. Хотелось плакать, но зная, что проявление эмоций лишь расстроит ее учителя, она держалась. Она внимательно посмотрела в его глаза и, как учил ее Вира, по-марийски очень медленно моргнула ему в знак признательности за все, что он для нее сделал.
Старый мастер криво улыбнулся.
– Рано. Не все еще… Теперь слушай…
Вспоминая науку Виры, она заставила себя успокоиться и вся превратилась в слух.
– Привычки, обычаи… Характер. Все можно использовать против врага… – Вира облизал губы, подавляя очередной приступ боли. – Корсанцы. Неплохи на мечах, ужасны со всем прочим… Вспыльчивы и плохо организованны… Почитают отцов. Всегда держат слово… Почти… Что значит?
– Например, если в бою назвать его отца бычиной 2 , враг может впасть в ярость и утерять контроль… – с готовностью отозвалась Яна. – Или что пятеро корсанцев не сложнее, чем два или три.
2
Обидное
Старик одобрительно кивнул.
– Ванды… Преклоняются перед Вандой, богиней справедливости…
Мариец продержался еще день, после чего наконец позволил смерти забрать свою жизнь. Последнее, что он сказал своей ученице в бреду горячки, было:
– Все смертны. Боги тоже… Срази их…
3. Боец
В тот год Яне исполнилось тринадцать. Несмотря на ее выдающиеся успехи в обучении, одна мысль сильно беспокоила князя. Мысль та заключалась в известной истине, что настоящий бой разительно отличается от учебного. В свои сорок семь Гит прекрасно помнил, как дрожали его колени перед первым сражением, помнил ту пустоту и тот страх, что заполняли тогда его разум. И после он много раз видел юношей, умелых и способных, умирающих в первом же реальном бою.
Зная, что только боевой опыт позволяет спокойно смотреть смерти в лицо, князь желал своей дорогой дочери получить сей бесценный опыт наименее болезненно.
На то подвернулся случай. Князь объезжал свои дальние земли, осматривал собранный урожай, как в хлебном амбаре обнаружили вора – босоногого мальчишку, лет тринадцати-четырнадцати. Парень оказался чужаком, за воровство ему полагалось отсечение пальцев.
Когда местный староста уже собирался исполнить жуткий приговор, князь неожиданно вмешался, забрав парня себе. Гит не соврал, объяснив, что намерен использовать того для боевой тренировки молодых воинов. Что, по сути, было равноценно смерти. Женщины, услышав решение князя, даже пожалели мальчишку, хотя в действительности отрубленные пальцы означали ровно то же: без рук нет работы, без работы нет хлеба, а без хлеба – всего остального…
Поручив Урису – верному старику, который служил еще при отце Гита, – с восходом привести парня в условленное место, сам князь отправился в Син-Ти. Стремясь оградить дочь от ненужных переживаний, он лишь предупредил ее, что завтра на рассвете будет особое занятие. Себя же избавить от волнений князь не сумел, всю ночь проведя в сомнениях, терзаниях и кошмарах.
Рано утром, когда еще не успела высохнуть роса, а солнце появиться над горизонтом, князь с дочерью, оседлав своих лошадей, спешно подъезжали к месту будущего сражения.
– Будем драться на конях?! Или, может, с волками? – гадала возбужденная дочь.
Ее волосы были сплетены в десятки маленьких черных косичек. Яна впервые придумала себе такую прическу, однако взволнованный князь даже не заметил перемены.
Дабы побороть волнение, а заодно избежать допроса дочери, Гит пришпорил своего коня. Яна, к тому моменту уже неплохая наездница, галопом помчалась за ним.
Вскоре они уже стояли под огромным раскидистым дубом. Запыхавшиеся лошади натужно фыркали, на горизонте показались первые лучики, слепя спешившихся наездников. Издали к ним приближались Урис и его спутник.