Лишь одна музыка
Шрифт:
— Что?
— Ты знаешь. В Венеции, у Скьявони...
— В Венеции, где?
— В Скьявони...
— Люк, в машину.
— Ну мам, это же Майкл. Я хочу...
— Немедленно в машину.
— О’кей, о’кей, не сердись.
— Про что это вообще? Почему ты нас беспокоишь?
— Но все, что я хотел сказать...
— Да?
— Что собака изначально была кошкой. Или лаской, или горностаем. Это совсем не было собакой. Я видел его ранний эскиз.
— Майкл, что именно ты пришел сказать?
Мне нужно столько всего сказать, что я ничего не говорю. Формби, Тонони,
— Ну так что? Не стой просто так.
— Я...
— Майкл, это безнадежно.
— Я думал, ты сказала, что ты будешь всегда меня любить.
— Я не ожидала, что дойдет до такого.
— Джулия...
— Нет. Люк тебя видит. Стой, где стоишь.
— Я получил письмо от Карла Шелля.
— Майкл, извини, я не могу с тобой говорить.
— Бонсай...
— Да, — горько говорит она. — Да. Ему хорошо. Очень, очень хорошо. Прекрасный подарок. Наверно, я должна тебя поблагодарить.
— Почему ты играешь «Искусство фуги»? Что ты хочешь этим показать?
— «Искусство фуги»? Почему? Боже мой, почему бы нет? Я его тоже люблю. Но я действительно должна идти, поверь мне. И, Майкл, ты мне мешаешь. Неужели не ясно? Ты мне мешаешь. Не жди, пожалуйста, не поджидай меня больше. Я не хочу тебя видеть. Не хочу. Действительно не хочу. Я просто сломаюсь... Если ты меня любишь, ты этого не хочешь. А если не любишь, так иди и живи свою жизнь.
Она закрывает глаза.
— И нет, ради бога, не говори мне, что именно ты чувствуешь на самом деле.
8.14
Три недели прошло после встречи с ней. Один за другим я убираю образы из моей памяти.
Нет, я не вижу смысла в этих видениях, я могу обойтись без: комнат, встреч, пятнышек на ее радужке, запаха ее кожи, пусть их уберут будними утрами, пусть они улетят на воздушных шариках.
Наконец я тоже поверил, что можно что-то построить на пустом месте, и место это действительно пустое. Понадобилось время, ведь ростки надежды хорошо укоренены. Что касается лично меня, думаю, что, если я покину этот мрак, эту пустоту, мир вокруг даже не чихнет. Я буду свободен от снов и мыслей и Буду Сам Себе Маэстро. Ну да, отец будет горевать. Тетя Джоан будет горевать. С приходом осени круги у меня под глазами становятся глубже.
То, от чего я не могу избавиться, должно быть убрано как можно дальше. Я найду склад далеко в пригороде и положу туда все ненужное: запахи, звуки, виды, намерения.
Субботнее утро, но я не плаваю. С моста я наблюдаю блики света на воде, в следах «Водяных змей» далеко за пределами Лидо. Я читаю предупредительную надпись: «Осторожно! Мелководье. С моста не прыгать». Нет, нет, я пловец, я доживу до артрита.
Это мое любимое дерево, платан — узлы, и бугорки, и сползающая кора. Но что здесь искать? За всю мою жизнь возле вересковых пустошей я ни разу не нашел гнездо жаворонка. И здесь я тоже слышу тявканье, а не стук копыт. Это собачий квартет — маленькая белая собака, большая коричневая, хромой пес с моста Дьявола и чужак, похожий на лису. Они лают, они поют, они нюхают. Она кидает в их гущу туфельку, и они, мелодично крича, разрывают ее в клочки.
Есть сотни разных типов глухоты. Чем больше я напряжен, тем хуже я слышу. Так что имеет смысл привести себя в порядок.
Сосредоточиться на простых вещах: хлеб, газеты, молоко, овощи, немного еды для микроволновки, книжка для вечернего чтения. Еще раз прочти эти слова: у тебя нет квартета, чтобы играть, у тебя нет нот, чтобы заниматься. Тяни время, пока не надо работать.
Настрой струны, однако. Играй гаммы. Скрипка была с тобой дольше, чем отец, мать, друг или любовь. Все, что осталось, — недели, дни. Играй на ней гаммы, то, что приносит тебе покой. Убери подбородник, снова ощути ее дерево.
Подводи итоги. Катайся на автобусах. Гуляй. Ты одинок, как и большинство. Кто из сидящих вокруг тебя принадлежит к этому братству поневоле? Тот, кто разговаривает? Кто улыбается? Кто молчит, робея в толпе?
Тот контролер? Та школьница, шепчущая «Fou!»? Тот человек, продающий календари прошлых лет с прилавка? Та продавщица с темными, как у Виржини, волосами?
8.15
— Прямо хватают на лету эти футболки. Не успеваю пополнять запасы. — Она улыбается.
— У вас есть большие в таком темно-красноватом тоне?
— Бордовые? Боюсь, только те, что на столе. Утром мы все забрали со склада.
— А... — Что-то в ее выражении удерживает меня.
— Слишком мало больших размеров, — говорит она. — Это неправильно. Мы жаловались начальству.
— Ну да, начальство. И еще компьютер.
— Всегда найдется виновный! — смеется она.
— Извините, я не виноват, это компьютер сломался.
— Извините, у меня перерыв на обед. Это все начальство.
— Ну, если нет бордовых, возьму черную. Извините, это фальшивые пять фунтов. Виноват компьютер.
— Вы не поверите, действительно много фальшивых! — говорит она, внимательно изучая деньги.
Я с недоверием смотрю на блестящий пенс, что она мне дала на сдачу.
— Проверьте на зуб, — предлагает она, хихикая. — Может, он шоколадный.
— Извините, мы не даем шоколадных пенсов по субботам.
— Это все начальство, — говорим мы хором, смеясь.
— Когда начальство отпускает вас сегодня вечером?
— У меня есть молодой человек, — говорит она.
— О... — говорю я. — О... — Веселье покинуло меня.
— Послушайте, — говорит она холодно, — мне кажется, вам лучше уйти.
Я ее не пугаю, это другой страх — страх от того, как хрупко доверие. Какое-то время она не будет так дружелюбна с покупателями.
— Простите, — говорю я. — Простите. Вы очень милы. Просто я думал...
— Пожалуйста, уходите. Пожалуйста.
Она не ищет помощи управляющего, а смотрит на прилавок с футболками — бордовыми, черными, серыми.
8.16
В час тридцать ночи, не находя себе места, я иду к телефонным будкам рядом с помойкой. Даже в это время какие-то люди слоняются туда-сюда по улицам. Я набираю номер.