Лишь одна музыка
Шрифт:
— Алло? — Приятный мягкий голос с легким ирландским акцентом.
— Здравствуйте, я хотел бы поговорить с Тришей.
— Это ее номер. Как я могу вам помочь?
— Я, ну, я видел, я увидел ваши координаты в телефонной будке, то есть ее координаты, и, возможно, она свободна в ближайшее время, ну, в ближайшие полчаса или около того...
— Да, дорогой, она свободна. Где ты сейчас, сладкий мой?
— На Бейсуотер.
— О, это близко. Давай я тебе расскажу про Тришу. Она англичанка, блондинка с длинными волосами, голубыми глазами,
— Сколько ей лет?
— Ей... двадцать шесть.
— А сколько? Я имею в виду...
— От сорока до семидесяти фунтов, мой дорогой.
— О, и это включая...
— Массаж для начала, потом минет, потом секс, — ласково говорит она.
Я молчу, потом говорю:
— Мне, наверное, нужен ваш адрес?
— Да, мой дорогой. Это Кармартен-Террас, двадцать два, квартира три. Надо позвонить снизу.
— Простите, я... я не знаю, как это работает. Я плачу вперед?
— Как ты хочешь, любовь моя, — говорит она с улыбкой в голосе. — Единственное, на чем я настаиваю, — чтобы мы пользовались презервативом.
— Это вы — Триша?
— Да, я. Жду тебя, мой сладкий. Спасибо за звонок.
8.17
Даже если она не испытывает никаких чувств, она хорошо притворяется. Ей около тридцати пяти, она привлекательна, умела, мила. Все, что я копил в себе месяцами, прорывается наружу. Потом я начинаю рыдать. Она меня не выгоняет, а предлагает чаю.
— Кто-то, о ком ты жалеешь, дорогой, да?
— Я не знаю.
— Можешь ничего не говорить.
Я молчу. Она тоже. Мы довольно спокойно попиваем вместе чай. Звонит телефон, и она мне говорит:
— Ты не хочешь принять душ и одеться, мой дорогой?
— Да. Да. Душ.
Розовый цвет ванной, мое лицо в зеркале, маленький потрепанный Винни-Пух на подоконнике, приторный запах. Резкая тошнота скручивает мне внутренности. Я опускаюсь к толчку, и меня выворачивает. Ничем. Я стою под обжигающей водой в душе, чтобы все это ушло с паром.
Я одет. Бормочу слова благодарности и готов уходить.
— Ты еще не заплатил, мой сладкий.
Я плачу, сколько она просит, и прощаюсь. Мне мерзко до самого нутра, я сам себе мерзок. Кто это был последний час — я?
— Не теряй мой номер, сладкий. Приходи еще, — говорит она и зажигает свет на лестнице.
8.18
Музыкальное агентство заполняет мои дни работой: ролики для рекламы, музыкальное сопровождение фильмов. Я посиживаю в студии записи в Уэмбли, решая шахматную задачку, читая газеты. Люди слышали про «Маджоре», но меня не трогают. Однажды я слышу упоминание Джулии Хансен, но остальное тонет в гуле настраивающихся инструментов.
Люси из «Уигмор-холла» звонит сказать, что она отложила мне билет на концерт Джулии 30 декабря. Или я хотел два билета? Я ее благодарю, но говорю, что меня не будет в городе. Пусть ими воспользуется кто-то еще.
— О, а куда вы уезжаете?
— Еще
— Мне очень жаль, что вы больше не с «Маджоре».
— Ну, бывает. Другие леса и пастбища новые...100
— Надеюсь, я вас не потревожила, Майкл.
— Нет-нет. Что вы, что вы!
Она кладет трубку, а я провожу инвентаризацию. Кладовка была опустошена сегодня утром, и все же там еще что-то осталось — лежит, собирает пыль: фарфоровая лягушка, чучело горностая. Оказывается, я в автобусе номер семь.
За Британским музеем есть маленький фотографический отдел. Я заказываю две репродукции с рисунка, чтобы отправили одну — мне, другую — ей. Буду изучать горностая в свое удовольствие. Пусть она разделит мое наслаждение и мои раздумья.
Милая женщина в зале гравюр и рисунков достает старую статью, где помещены два отрывка нот, один религиозный, другой — нет, стоящих у ног святого Августина. Я вглядываюсь в них, пока не начинаю слышать их в молчащей комнате. Я оркеструю их, как получается: струнные, деревянные духовые, голоса, лиры.
Последнее время я не открываю и половины моих писем. Я избегаю Холланд-парка, где нельзя трогать камни. У «Ноциля» новый хозяин, и сам я очистился, вычистил ненужное. Все пройдет, всякая плоть — трава101.
Мне снится Карл. Он слушает, как я играю в рекламе собачьей еды. Откидывает голову в экстазе.
— Держите звук, — говорит он. — Всегда держите звук. Ваша игра никогда меня не раздражала, а теперь я готов прослезиться. Но вы знаете, я предпочитаю Баха.
— Это субъективное мнение, — говорю я. — Но если хотите — пожалуйста.
Он приходит в ярость.
— Это не Бах, не Ручей102, а какой-то ручьишка! — грохочет он. — Дайте мне Иоганна Себастьяна!
— Он мне не дается, герр профессор. Его забрала Джулия Макниколл.
Его трясет от бешенства.
— Я этого не потерплю. Не потерплю. Я вас выгоню из моего класса. Вы плохо мне ответили на письмо. Это было ошибкой, большой ошибкой. Вы покинете Вену немедленно — через городскую канализацию.
— Я никогда больше не покину Вену...
— Очень хорошо, — печально говорит он. — Очень хорошо, тогда уважьте каприз умирающего. Сыграйте еще раз эту арию собачьей еды. И меньше чувства. Мы должны научиться уважать намерения композитора.
— Как скажете, герр профессор, — говорю я. — Но зачем вам умирать раньше меня?
8.19
Звонок в дверь. Заказное письмо из Рочдейла.
Я расписываюсь в получении. Не вскрывая, оставляю конверт на кухонном столе. Мандарины заплесневели. Я должен почистить эту миску.
Значит, так все и происходит? Ты сидишь на скамье подсудимых, и пока судья что-то читает с выражением, ты замечаешь, что темная, почти багряная помада у женщины во втором ряду смазана.
Они пришли, чтобы забрать. Пожалуйста, оставьте нас еще хоть на день. Я все принимаю. Ребенок спит. Он сам проснется, когда проснется.