Лита

Минчин Александр

— Это все гораздо сложнее: чем хотел — не хотел.

— Расскажи мне, может, станет легче.

— Я не могу расплакаться на груди. Даже такой, как твоя. (Она улыбнулась сквозь грусть.) Тем более тебе.

— Почему — тем более?

— Это как… у человека, ударившего тебя, просить ласки или сострадания.

— Но я не хотела доставлять тебе боль! Я не делала этого специально!..

— Сделанного не воротишь. Сколько бы я отдал, чтобы…

— Алешенька, — она прильнула

ко мне, — почему ты об этом все время думаешь? Ты сойдешь с ума. Я стараюсь не думать и выбросила все из головы.

Ее халат распахнулся, я увидел согнутое, сидящее, переломленное бедро. Какая линия!

— Я знаю, что ты ни о чем не думаешь. Мы разные существа, я мужчина, а ты — только становишься женщиной. Поэтому психология и мышление наши совершенно разные.

— Но ты мучаешься, а я кляну себя… Ты никогда не сможешь забыть? Переступить.

— Не знаю, думаю, никогда. Мне это мешает жить. Я стал дерганый, нервный. Меня мучает мое бессилие. Надо было с ними расправиться, топором…

— Я повела тебя этажом выше…

— Ах, вот как!

— Я боялась за тебя, ты бы не сдержался.

— Но был бы спокоен.

— Сидя в тюрьме?..

— Кого это волнует.

— Ты готов был ради меня сесть в тюрьму?

— При чем здесь ты?!

— А кто?

— После преступления должно быть наказание. За преступлением должно последовать наказание.

Ее губы выдохнули у моего лица:

— Поцелуй меня.

Я коснулся ее скулы, потом шеи и языком проник в ухо. Она задрожала, мы возбудились одновременно.

Я пошел и встал под холодный душ. Второй раз сдаваться, падать, я не хотел. Но я желал ее.

Она принесла мне свежее полотенце, быстро освоившись. Я вытираюсь, а она стоит спиной ко мне. Хрупкие, девичьи плечи, так хочется обнять их, сжать, защитить. Но я не позволяю себе расслабиться, стараясь говорить и относиться к ней как можно безразличней. Да почему же все наоборот?! Все наизнанку.

— Алешенька, через три недели начинается фестиваль. Если хочешь, я попрошу знакомого сестры достать билеты?

— Не знаю.

Я не хотел от нее ничего.

— Ведь я знаю, ты любишь кино.

Я любил кино, это была моя страсть, я забывался в кино. Уносился в другие миры, общества, жизни.

— Чем занимается твоя сестра?

— Она врач, вернее, будет врачом через год. Сейчас в ординатуре. Она тебе понравилась?

— Нет. Ни она, ни ее друг.

— Я прошу прощения за них. Они чувствуют себя виноватыми и хотели бы пригласить нас куда-нибудь пойти.

— Ты соскучилась по ресторанам?..

— Я — нет… да… — Она запуталась.

Я закончил

вытираться и обмотал бедра полотенцем. Она обернулась и обняла меня за спину. Ее прохладные пальцы взбирались вверх к моей шее. Потом опускались вниз к моим позвонкам. Где она этому научилась? Это возбуждало. Да еще грудь, упирающаяся в меня, и торчащая без лифчика, как…

— Что ты хочешь, чтобы я для тебя сделала?

— Верни мне туЛиту. Прежнюю…

— Я осталась такой же, но это невозможно. Даже яне могу это сделать для тебя.

Я вздохнул, высвобождаясь.

— Я все сделаю, что ты пожелаешь. Я буду твоей рабой. Неужели ты никогда не извинишь меня?

Я молчал.

— Я так люблю тебя.

Странно, когда мы начали встречаться, она совсем меня не любила. Я понизил голос:

— Даже это не может изменить психику человека. Я не могу не думать, я не могу не мыслить.

— Что же мне делать?

— Я не могу от этого избавиться. Я как в кабале.

— Я все сделаю, родной, только скажи что.

— Стать идеальной, но ты идеальной никогда не станешь.

— Почему ты так переживаешь из-за меня?

— Ты попала в какой-то разрез моей души. И осталась там. Я никогда не забуду девятое мая. Прекрасный и проклятый день. Я раздваиваюсь. Внутри две Литы, одна до девятого мая, другая — после девятого мая. А я хочу только одну. Раздвоение ведет к шизофрении. Хочу ту Литу, невиннейшую, не испачканную, от прикосновения к которой у меня раскалялись ладони. Ее не вернуть. А значит, ничем не помочь.

Она слушала, не дыша, и не понимала. Потом вздохнула и преданно, как собака, посмотрела на меня. Для нее это было все сложно. В глазах ее читался скрываемый вопрос: зачем так сложно?

Я взял ее за подбородок.

— Можно… я приготовлю тебе ужин? Я никогда этого не делала.

Все, что ее волновало…

Мы сидим за столом напротив. Она в своем, сжимающем фигуру; платье, на мне только рубашка. Я открыл бутылку шампанского. Она всегда его любила. Ей налита четверть тонкого бокала. Только четверть.

— Чтобы тебе стало легче, Алешенька, — говорит она, и крупная слеза скатывается по щеке в бокал.

Сколько еще будет слез! Впечатление — они единственные станут спутницами ее жизни.

— Хватит, — говорю я, и она тут же успокаивается. — Чтобы ты была счастлива, — говорю я механически.

— Спасибо, мой дорогой. Я буду счастлива только с тобой.

Мы пьем глотками колючее шампанское. А потом едим.

Она говорит, что у нее слегка кружится голова и, если можно, она приляжет.