Литания Демона
Шрифт:
Огибая лоснящиеся смертью торсы своими влажными красно-фиолетовыми стеблями.
Истязание наполнялось эрекциями, благоухающими среди терний алых залов,
И порочные латексные темницы изобиловали дрожью, трепеща от спазматической красоты, —
Груды тел, распластавшиеся на бархате черных диванов, замерли,
Размякнув от экстаза, и лишь благоговейно-восторженные стоны истомы
Доносились из-под темных вуалей и одежд, разлагаясь в них непристойными
О распутных забавах, что, окутанные трауром кладбищенских кружев и садомазохистских практик,
Цвели в приглушенном свете алых торшеров, – они ласкали пульсирующие дыры ниш,
Багровыми тенями припадая к их ощетинившейся шипами броне,
И те любвеобильно задували алые свечи, купаясь в горячем воске, как в меду.
Влечения благоухали среди красных стен и черных постелей,
Приглушенных тонкой вязью вплетений, выползающих, как аспиды, из алых торшеров,
Чей красный свет изобличал греховную комнату, распускаясь в ней цветочными садами:
Черные неги их ядовитых амфор лелеяли гнет малиновых плетей, вознесенных над постелью, —
Она дурманила экзотическим удовольствием тело, связывая его змеями веревок,
Которые, как чешуйчатые хвосты, лелеяли инфернальные потенции и разрастались в них,
Дразня опасного идола и играя с ним в дьявольски изощренную игру.
В алчных будуарах богохульство струилось шелками красными, струя алые потоки
И пеленая влагу алчных гроздьев, нависающих над цветными витражами распутного алькова,
Когда иллюзия удовольствия скользила к пестрой роскоши лож, усыпанных лепестками и кнутами,
Чьи расползшиеся хвосты, как кобры, снующие гибкими туловищами по бархатным простыням,
Облюбовали наготу бедер, – их мраморный обелиск нежности кутался в вуаль укуса,
Который чернел девственным украшением на гобеленах голодных малиновых лабий.
Феномен чудовища, ублажающего красные вихри садов,
Искушал эфемерами плетущие коконы услады, которые прятались в райских негах
Подобно красноликим дьяволам, что обнажали хлысты, хищнически нападая
На алый чертог, опоясанный черными подвешиваниями и чувственными проповедями:
Экзотические молитвы проникали в храм, отражаясь чудовищным эхом от колонн,
Что убаюкивали скульптуры мрачными призывами к удовольствию,
Нависая над их гладкими торсами, точно ужасающий фетиш, окунувшийся в яркий алый свет,
Льющийся из будуара, – распускаясь внутри утробы ядовитого бутона, огромные розовые языки,
Изнемогая от мучительных вожделений, сочили нектары,
И клубились над ними воронки из сладких верениц, взлелеянных ласками,
Что проникали
Как черный идол змея, распустившего пасти угрожающий цветок,
Чьи окаянные проклятия искусом кладбищ обволакивали нежность обсидиановых гроздьев.
Окружая себя агониями кроваво-красных извращений,
Будуары возбуждали агрессии и потенции, и их залитые алым светом диваны
Покорялись грубым приказам, врывающимся в агоническую содомию любви
Как триумф узурпации, жадной до доминирования и власти.
Они лоснились черной червоточиной латекса, когда вакханалия блудных шабашей
Наливалась плодородными и сочными бутонами,
Взвившимися к роковой блаженности ненасытных поцелуев.
Аттракция, воспаленная красными туманами комнат, вращалась в нечестивой красоте —
Она, благочестивая, переливалась роковой надменностью, развращая кущи роз,
Что тянулись острыми шипами и демоническими бутонами к темницам бархатных лож:
Извиваясь в тисках кожаных кандалов, изящные и грациозные талии очаровывали кнуты,
Когда госпожа приливов и отливов, властвующая скользким хлыстом над кровавой луной,
Рассекала дьявольским шипением скользящий к мессе алых альковов фатум.
В возвышенно-инфернальных садах распускались сонмы жестокостей, когда красные комнаты
Цвели среди элизия еретических блаженств, увлекая безнравственными удовольствиями
Черноту распутных келий, обращенных к алым стрельчатым окнам, что устремлялись к алтарям,
Чьи гнусные молитвы прорезали эфир хлестаньем доминирующих кнутов: их блудная красота
Путалась в мехах, как чертоги из колючих роз, которые украшали содомию черных комнат
Латексом и кожей, обтянувшей жала, хвосты и крылья, вздымающиеся на пурпурных диванах.
Ядовито-кровавые гобелены поднимались багровым облаком над ночным колдовством,
Когда демоническая параферналия альковов расцветала во тьме черной бахромой плетей,
И ярко-алые светильники отбрасывали кроваво-красные тени на саркофаг дивана,
Который, вульгарным сексом напитавшись, лоснился, точно аллеи безумия,
Крещенные в психоделической полутьме балдахинов, —
Луна, управляя эротическими приливами, внимала потустороннему зову,
Словно тонущая в красоте ночи Геката, вращаемая среди видений и змей.
Жестокость порочного сердца, смягченная шипами удовольствий,
Обнажалась в ядовитых цветениях зла, возникнувших из кровавых бутонов губ,