Литания Демона
Шрифт:
Чьи балдахины притягивали их кошмарными сновидениями и пышной эротичностью смерти,
И, замершие в ожидании преступлений, жала распускались в невиданных дотоле формах, маскируясь под блудные трансформации экстаза,
Когда красные алтари из свечей взывали к дьяволам, распускаясь потенцией конвульсий,
И заковывали в цепи вульгарную каторгу их извращенной связи, бередившей раны враждебной властью фатума.
Бордели из преступных будуаров, сомкнувшихся
На шеях мраморных статуй, обласкивали колонны комнаты алой червоточиной поцелуя,
И неги ведьминых снов распускались, как кровоточащий цветок,
Что податливо воспрянул под бдением рассекающих балдахины хлыстов.
Колыхавшиеся бутонами аппетитно-красных, налившихся пунцовостью лабий,
Они припадали к алтарям из красных свечей, когда капающий с них воск
Оставлял клеймо ожога на бледной коже, что зияла красноречивыми ранами,
Узурпированными взмахами безжалостных плеток, рассекающих латексные тюрьмы.
Сочась сукровицей психоделических, черных комнат, исполосованных красными линиями света,
Плети лелеяли запретными удовольствиями гладкую поверхность шестов, и женщины,
Облаченные в агатовую кожу, огибали их грацией змеиных извивов, которые
Обнимали нагие жала, выскользнувшие из дурманной поросли ядовитых нег:
Они возносились над фруктовым лозами, изобилующими блудной вульгарностью альковов,
Наполняясь цветами и разложениями, что распускались среди их будуарных ритуалов, которые
Изобличали под тесно прижатыми к лицам мореттами ипостась жестокого доминирования, —
Табу сочились, как спелые извращения, когда они, изловчившись во лжи, принимали
Чуждые формы и с угрожающей грациозностью хищника подкрадывались к жертве,
Притаившись в шипастых кущах постелей, чьи удовольствия скользили к пестрой ядовитости Экзотических цветов, приникая к их кувшинкам и разверзшимся лепесткам
Подобно восторженным любовникам, павшим ниц перед алыми каблуками
И склонившимся перед хлыстом властной и экзотически знойной госпожи.
Откидывая красный бархат волос, она устремлялась к восхищенным шипеньям
Змей, что, как демоны хитрые, прятались среди чащ пестро-ярких бутонов.
Фетиш адского жерла комнат, когда сладких коррупций черные кнуты
Оставляли алые полосы на конвульсивно пульсирующих краснотой нишах,
С надменной спесью раскрывал мучительные схватки сеансов,
Как пытки в демонических изъянах, благоволящие сгореть в святом огне.
Они лоснились кожею и гладью латексных одежд, презрев ласки могильных клубов,
Взметнувших черные сдавливания раскаленных ошейников, чьи кольца обвивали шеи
И отравляли подчинениями блестящие во мраке маски,
В инфернальном венце удовольствий хаос сливался с голыми телами и черными одеждами,
Связанными малиновыми веревками эфира, который, наполненный влагой садистической жажды,
Сквозил, кружил, изнемогая от еретических флагелляций, что шрамами украшали бархат пологов:
И ниши, затаив в своих блаженных недрах удовольствия, благоухали лоснящейся порослью,
Которая блестела агатовыми хвостами и заточенными наконечниками, распускавшимся
Подобно хищникам на охоте, – их жала блестели во мраке, вздыбив пунцовые острия,
И они пронизывали благодатью вульгарных клинков черные столпы мрака,
Окруженного красным сиянием, когда кафедры погружались в психоделические переливы,
Зазубрившиеся на стенах пурпурными лезвиями отражений, чьи глянцевые плащи
Обволакивали зеркала и свечи, заманивая их в матриархаты своих латексных крыльев.
Химерой в ядовитых языках пламени кровоточили сеансы,
Распускаясь блаженством черных латексных балдахинов, чьи темные занавеси
Были объяты трауром и трансом и лоснились червоточинами раболепия.
И гетеры, облаченных в латекс будуаров, ловили гипнотическую одержимость,
Когда библии и кресты, воскрешенные среди шипастых постелей,
Меркли в алой эротической полумгле, которая развращала святых и властвовала над рабами, —
Их искупления погибали среди пресыщенных вульгарностью зеркал,
Которые отражали густой мрак и психоделически красные торшеры, притаившиеся, как суккубы,
В темных углах, дабы алое туманное свечение медленно плыло сквозь конфуз
Безликих от жестоких удовольствий стен, обагренных сластью доминирований и игр.
Потонувшие в багровой луне черные вихри омрачали неистовство бурь,
Разразившись апокалипсисом грозных затмений: с кровью розы смешавшись,
Когда она медово-мускусной агонией истекала, заботясь о каждом монстре,
Что обретал поцелуи среди томной бахромы погрязшего в извращениях ложа,
Черные фигуры, закутанные в красный латекс плащей, преклонялись перед садизмом,
И харакири их пунцовых извращений кровью наполняли пульсирующий черным бархатом альков.
Он припадал к цветникам, разросшимся инструментами удовольствий и пыток,
Когда жалящие одержимостью припадки становились совершенными конвульсиями,